Одиль, не уходи!

Я совсем не думал о том, что моя авантюра приведет к таким последствиям. Я хотел только отомстить, но сам слишком втянулся в эту дьявольскую игру. Скоро, слишком скоро я убедился в том, что сам себя перехитрил: на следующий вечер в супружеской постели была даже не прежняя Одиль, позволявшая себя ласкать, а совершенно другая женщина, с трудом переносящая ласки ненавистного ей мужа. А ведь я, потеряв голову от ревности и ненависти, ласкал ее в точности так же, как накануне в беседке. Никакой реакции! Тело ее оставалось бесчувственным, то самое тело, которое извивалось под моим в судорогах экстаза. Значит, Одиль может быть такой только в беседке? Или только когда она думает, что с нею не я, а другой? Тогда тем более нужно было все это прекращать, и откладывать дальше — безумие. Но я не меньше боялся потерять последний шанс обладать новой Одиль, которую недавно узнал.

Совершенно обезумев, я не стал принимать никаких мер предосторожности. Я хотел закрепить свои права на нее. И она… она оскорбилась! Это была изнасилованная девственница, поруганная монахиня, а не моя жена. С любовником можно было позволить себе все. Мужу не оставалось вообще ничего. Это я понял еще более отчетливо, когда на следующее утро по дороге в офис заехал к Лаборду и взял у консьержки письмо Одиль.

«Я стала другой с тех пор, как принадлежу тебе. И вдруг возмутилась тем, что я замужем. Словно я спала семь лет, а когда проснулась, то оказалась связанной с совершенно чужим мне человеком. Ты разбудил меня, и отныне я хочу принадлежать только тебе. Но мне придется хоть раз стерпеть его ласки, чтобы скрыть последствия твоих. Я уверена, что уже ношу в себе живое доказательство твоих и моих наслаждений.

Пишу и вспоминаю тебя и наши свидания. Я могу теперь думать только о следующем и надеюсь, что сейчас, когда ты читаешь эти строки, ты тоже думаешь только об этом.

Твоя Одиль».

Она сошла с ума! Написать такое письмо могла только женщина, совершенно не владеющая собой. Теперь она вполне может и признаться мне, что принадлежит на самом деле другому. И что мне тогда делать? Сказать ей язвительно, что никакого другого на самом деле не было? Нет! Нужно опередить ее, заставить саму оттолкнуть от себя Лаборда, нужно, чтобы она прониклась к нему ненавистью и отвращением. Резать нужно было по живому, по сердцу и животу, чтобы удалить оттуда соперника. Да, но что потом будет с ее сердцем и животом?

В четыре часа я подумал, что Лаборд вот-вот прилетит в Париж, что мне нужно немедленно ехать в Бурже и посвятить его в свой план. Заставить немедленно приступить к его осуществлению. Но у меня была назначена встреча с другом моего покойного отца, человеком, которому я был обязан решительно всем: место директора компании было получено мною только благодаря его протекции и покровительству. Встреча затянулась, потом он настоял, чтобы мы отметили ее в ресторане. И все это время я думал о том, что Лаборд уже в Париже, что мне обязательно нужно с ним увидеться до того, как я отправлюсь на свидание в беседку.

Мое нетерпение было так велико, что из ресторана я позвонил в Бурже. Мне не терпелось убедиться в том, что самолет прилетел. Но то, что я услышал, заставило меня похолодеть: самолет разбился в двадцати километрах от Парижа, и все, находившиеся в нем, погибли.

На то, что Лаборд погиб из-за меня, мне было решительно наплевать. Более того, в какой-то степени мне это было приятно: провидение покарало человека, замыслившего причинить мне зло. Но весь мой блестящий план рухнул, и под его обломками остался единственный шанс вернуть Одиль, не открывая ей правды. Завтра газеты напечатают сообщение о катастрофе и список погибших. Теперь у меня была только одна ночь, чтобы все ей рассказать. И я должен был именно так и поступить, теперь я это понимаю. Но… Но я пожертвовал этим последним шансом, потому что малодушно хотел еще один, наверняка последний раз насладиться той новой Одиль, которую так недавно познал и так безумно желал теперь.

Когда в половине десятого я вернулся домой и увидел, с каким нетерпением ждет этого свидания сама Одиль, я сказал ей несколько незначительных слов и ушел к себе в кабинет под предлогом срочной работы. Но лишь зажег там свет и запер дверь снаружи. Ноги сами понесли меня в беседку, а думать я мог только о том, что все это произойдет в последний раз. В последний!