Один

Один сапог поднялся и на долю секунды исчез из поля моего зрения. Я понял, что сейчас случится, и зажмурился, потому что больше ничего не мог сделать.

Удара я не почувствовал.

* * *

Я очнулся, уверенный, что видел сон. Шум в голове, онемение тела и боль никуда не делись. И заплывшие глаза не желали открываться. Но мне казалось, что причина этого в неудобном кресле. В неудачной позе. В дурном сне. В обильной еде и выпивке.

Потом меня всего обожгло, и я заорал.

Чья-та рука закрыла мне рот. Я укусил ее, но рука была в перчатке из толстой кожи. Мне двинули по затылку, и на этот раз я не вырубился. Наконец-то мне удалось открыть один глаз.

Было холодно. Страшно холодно.

Какой-то человек стоял напротив меня и держал в руках пустое ведро. Губы его шевелились, он что-то мне говорил – кажется, требовал от меня чего-то.

– Не понимаю. Я ничего не слышу, – то ли прошептал, то ли прокричал я.

Человек сделал знак рукой кому-то, стоящему за моей спиной, и мне на затылок и плечи опять полилась ледяная вода. Это, впрочем, не помогло. Когда человеку с ведром наконец-то стало ясно, что я действительно его не слышу, он ударил меня ногой в живот.

Я задохнулся.

– Где девчонка? – сквозь гул вращающихся в голове шестерен прорвался истерический крик. – Где еще одна девчонка, я спрашиваю!

Бесконечно долго я пытался впустить в легкие воздух.

– Она наверху. Мы заперли ее там. – Кажется, это был голос Минтая.

– Она превращается в зомби. – Кажется, это сказал Димка.

Я захрипел, оживая.

– В зомби? – переспросил человек с ведром. – Какие, на хрен, зомби? Зомби – это покойники. А эти из яиц вылупляются.

– Из коконов, – поправил Димка.

Человек с ведром ощерился:

– Ты самый умный, что ли?

– Не. Самый умный у нас Минтай. Он начальник.

– Ах-ха! – сказал человек с ведром и пнул Димку в голень. – Точно! Миха, да, он самый умный. Я это давно приметил…

В комнате было на удивление светло – горели все свечи, погашенные нами перед сном, но едва ли в них был какой-либо прок: чужой кемпинговый фонарь, стоящий на полочке у камина, давал света больше, чем они все вместе взятые. А фонарей в комнате было несколько, может быть, еще два или три – я не мог их видеть, поскольку был связан и надежно примотан к спинке кресла. Логичным казалось предположение, что количество фонарей равно количеству налетчиков.

– А девки вашей наверху нет, – сообщил человек с ведром. – Но в одной комнате окошко открытое. Похоже, она действительно того…

Минтай и Димка были связаны и примотаны к ножкам перевернутого стола. Катя и Оля стояли в стороне. Их руки были скручены проволокой, глаза закрыты повязками, а рты заклеены скотчем. Какой-то смешной и страшный доходяга, вооруженный обычным молотком, сторожил девчонок. Он жался к ним и, пуская слюни, лапал украдкой, когда человек с ведром отворачивался.

Значит, врагов было, как минимум, трое – один все еще стоял за моим креслом, я слышал его трудное хриплое дыхание.

– Вишь, как оно бывает в жизни, Миха, – сказал человек с ведром и широко улыбнулся, показав золотые зубы. – Жили мы с тобой почти соседями, не ругались, пили даже вместе…

– Я угощал, – прохрипел Минтай, пытаясь улыбнуться разбитыми губами. – Я всегда тебя угощал, помнишь?

– Помню, Миха. – Человек с ведром потер кривой нос, чихнул, высморкался на ковер. – Я все помню, потому и разговор у нас с тобой особый будет. Не как с этими двумя.

Я, чувствуя, что живем мы с Димкой последние минуты, попытался разорвать или хотя бы растянуть путы. Я так напрягся, что в глазах потемнело, а в голове опять зашевелились, закачались, скрежеща, ржавые шестерни. Человек, стоящий за креслом, шлепнул меня по затылку и тихонько захихикал.

– За девок можете не волноваться, мы о них позаботимся, – возвысил голос человек с ведром. – Твою, Миха, я себе оставлю. Позабавлюсь. Квиты будем. Чего выпялился? Думаешь, я не знал ничего, да? Думал, умный самый? Маринку мою дрючил, гаденыш, а потом еще и пил со мной, за руку здоровался, в глаза глядел. Сука ты, Миха!.. Ну да я уже не в обиде… Я вот что сделаю: я вас с Маринкой опять сведу – живите себе, сколько получится. Она ведь до сих пор в киоске своем торчит, тебя ждет. Стекла, правда, повыбила все, дура, когда из яйца вылупилась. На решетки бросается. Я тебя к ней пущу, дверь подопру, а там уж ты не зевай, пристраивайся – хошь с тылу, хошь с переду.

Человек с ведром засмеялся. К нему присоединились остальные – теперь я точно знал, что их трое.

– Саня, да ты чего… – Минтай заелозил ногами по полу, задергался, будто пришпиленный паук. – Да не было ничего! Вот клянусь! Всем, что есть, всем клянусь!

– Да нет у тебя ничего, гнида. – Кривиносый и златоротый Саня бросил ведро.

– Я денег дам! – заверещал Минтай. – У меня есть! Много денег!

– Ты бы мне еще дом свой переписать пообещал.

– Обещаю! Перепишу!