Один

Вот здесь, понимаете, мне кажется, мы несколько узко и слишком негативно пониманием самоуничтожение. Для модерна, о котором мы будем много говорить сегодня, вообще… ну, несколько вещей для модерна естественны, которые мы можем перечислить: искусство шагает на улицы и становится участником жизни, искусство перерастает в жизнетворчество; разум контролирует чувства; идея прогресса и просвещения всегда на первом месте. И конечно, ценность человеческой жизни для модерниста ничтожна, потому что для модерниста он сам — один из главных инструментов изучения мира. Вот я тут давеча писал для одного журнала исторического статью о том, что действительно женщины Голливуда, периода голливудской славы, были, как правило, очень несчастны в личной жизни — все в диапазоне от Тейлор до Монро. И многие из них рано умирали. Это касается и актрис Новой волны, которые гибли пачками, и актрис Голливуда. И даже Грейс Келли, которая попыталась убежать от этой судьбы, но судьба ее догнала уже в качестве принцессы Монако. Значит, в чем проблема? Ранняя гибель входит в набор этих ценностей — и не только потому, что люди в жизни продолжают доигрывать свои артистические страсти, нет, а потому, что для художника-модерниста он сам, его жизнь — это главный вариант художественного исследования. Вот он сам про себя может что-то понять (и про других, кстати, тоже), только поместив себя в среду, только примерив на себя те или иные коллизии. То есть в любом случае художник становится сам инструментом написания. И для Андреева самоуничтожение — это не апология самоубийства. Он, кстати, и стрелялся неудачно, и из-за задетого сердца всю жизнь страдал пороком сердца или чем-то вроде, и умер от сердечной болезни в 49 лет. Он, конечно, не об обычном самоубийстве здесь говорит. Речь идет о том, чтобы сделаться апостолом саморастраты, чтобы самому стать собственным художественным инструментом и стереться, как мел о доску. Это входит в набор жизненных правил модерниста. Модернист как живет, так и пишет. Вот современный автор — как правило, чем больше у него дистанция между ним и лирическим героем, тем большей добродетелью это считается. Он вообще не привык собой жертвовать ради познания. Он создает продукт для развлечения, для такого довольно веселого и бурного потребления. Это же касается и кинематографистов, и авторов, и литераторов. То есть чем дальше лирический герой от автора, тем это как бы престижнее. Напротив, считается, что писать ты можешь о каких угодно изгоях, а сам оставайся вполне себе светским человеком и думай о красе ногтей. Для модерниста такое совершенно неприемлемо. Модернист, вообще говоря, живет быстро и умирает молодым. Это такая рок-н-ролльная история. И писатель модернового склада должен жить, как Лотреамон: ставить над собой эксперименты, глотать вещества, много путешествовать, рисковать, и уж конечно, выстраивать сюжет своей жизни по-уайльдовски, а не по-честертоновски. Хотя Честертон во многих отношениях обаятельнее.

«Лишат ли Шевченко права входа на «Эхо»?»

Это вопрос к «Эху», к его охране и к его начальству. Я этих вопросов не решаю. Я могу сказать одно. Я считаю, что поскольку Николая Сванидзе провоцировали, он поступил совершенно правильно. Его сначала оскорбили, оклеветали, сказали, что он плюет на могилы, потом прямо призвали дать по морде. А вообще с людьми такого темперамента горячего и рыцарственного лучше такие штуки не проделывать, потому что брать их на слабо совершенно бессмысленно.

Мне тут, кстати, пишут:

«А расскажите-ка нам теперь о Максиме Леонардовиче Шевченко, талантливом поэте и правозащитнике», — sandrtokarev конкретно спрашивает.