Один человек

— Как бы я хотела приехать сюда ещё раз… Хоть на пару дней…

— Ты же знаешь…

— Но я так хочу этого! Хочу хотя бы надеяться! Возьми пару монеток и брось их в море.

— Но деньги у тебя…

— Господи, какой же ты бестолковый! На, возьми мою сумку. Там в правом кармашке лежит мелочь.

Он, безотрывно глядя ей в глаза, долго и неуклюже роется в сумке. Наконец достаёт горсть ярких жёлтых кружочков и, размахнувшись что есть силы, швыряет их в море. Она вдруг вскрикивает:

— Что ты бросил?!

— Твои таблетки, — разом выдохнув, отвечает он.

— И не надейся!

— Да-да-да! — подхватывают чайки.

— Да-а-а… — басит пароход на рейде.

* * *

Вчера был по делам службы в небольшой компании, которая изготовляет по моему заказу разные детали к приборам. Собственно, какие там дела — по договору срок сдачи железа двадцать восьмого февраля, а на календаре уже середина марта. Я приходил ругаться. По старинной нашей российской традиции в подобных случаях исполнитель ебёт мозги рассказывает заказчику о невероятных сложностях, с которыми он столкнулся при изготовлении тех или иных деталей. Начальство на меня, поскольку я звонил каждый день и требовал заказанного и оплаченного, уже и смотреть без содрогания не могло, отвело меня в цех на сборочный участок и сдало с рук на руки мастеру.

Мастер Семёныч, маленький лысый старик с огромным, во всю голову, крючковатым носом, начал свой плач с такого зачина:

— Знаешь, как мы ебёмся с твоими корпусными деталями? Знаешь?!

— Понятия не имею. Я за корпусными деталями даже не ухаживал ни разу, а чтобы с ними ещё и…

— Коль, а Коль, — он поворачивается к слесарю, — вот ты скажи! Ебёмся?

— Ещё как, Семёныч, ещё как! Вся жопа в мыле вторую неделю!

— А у тебя крышки какие? — продолжал мастер. — У тебя крышки из тройки. Мы на нашем прессе их согнуть не могли, на стотонник таскали. А там как утяжка пошла… Это я молчу про твои радиуса. Радиуса у тебя просто охуеть.

— Так ваш же технолог, когда принимала заказ, все чертежи чуть ли не с лупой смотрела. Сказала, что всё выполнимо, и вопросов не задавала.

— Технолог у нас с лупой, ага. С большой. Эта звезда фрезерного станка от сверлильного отличить не может. А ты её технологом… Ей бы… А других у нас теперь нет. Ты ж сам понимаешь!

— Да я…

— У меня токари все пенсионеры. И тех трое осталось. Уйдут — некому будет болт выточить. Простой болт, мать его… Куда ж мы с тобой без болтов-то, а?

— Семёныч, да хрен бы с ними, с болтами. В моих корпусах они все покупные. А вот почему у вас зазоры между крышками по пять десяток? По допускам не больше двух должно быть.

— Они и будут не больше двух. Винты потуже затянем, покрасим. Тебе в малярке по две десятки на кромку точно набрызгают. И не сомневайся.

— Сомневаюсь. Больше десятки на кромку не выйдет. Хоть у брызгайтесь.

— Ты, я смотрю, не первый год замужем… Больно дотошный. Ты к каждому слову-то не вяжись. Это я так, сгоряча сказанул. Заказчик же разный приходит. Не все ж, бля, такие… Ну, ладно, по десятке. Да спрячь ты свой маузер[12], спрячь. Колька подгонит. Будет всё как доктор прописал. Пойдём покурим, и я тебе нашу токарку покажу. У нас чешский станок есть — ровесник моему токарю. И работает как часы. Егорыч на него молится.

И мы пошли курить и смотреть станок и молящегося на него Егорыча. Под ногами хрустела сизая металлическая стружка, пахло нагретым машинным маслом, взвизгивали при запуске токарные и басовито гудели фрезерные станки. Говорили о том, что теперь никто не хочет учиться токарному делу, что у расточника зарплата едва-едва десять тысяч, что хорошего слесаря днём с огнём, что метчики стали делать такие, что просто плюнуть и растереть, а не метчики, и не дай бог такими нарезать резьбу в нержавейке или титане…

Удивительное дело, но приятнее общества (если говорить о профессиональных сообществах) мастеров, станочников и слесарей я никогда не встречал. Ну, не то чтобы не встречал, а вот… случилось мне как-то раз явиться в редакцию одного московского литературного журнала за гонораром. И увидел я там сборище поэтов с горящими глазами. И пригласили меня к ним присоединиться, поговорить о судьбах современной поэзии, о нелёгкой доле поэта… Как же меня затошнило от одного вида я быстро слинял…

И ещё. Никогда мне не доводилось читать настоящий производственный роман. Про советские я не говорю. Они про другое писались. Там все эти слова про шпиндель или суппорт были просто декорацией. Собственно, там всё было декорацией. А теперь, когда… теперь и этих романов нет. Конечно, токарь и слесарь не поэты, но… они поэты, настоящие поэты, если мастера своего дела. Мы бездарно проебали проебали целое поколение этих мастеров. Они или уже ушли, или вот-вот уйдут, не оставив никакой смены. Учить некому и некого. Конечно, оно всё наладится. Потом. Когда «мы уже все потом», как говаривал, кажется, Юрий Олеша.