Один день без Сталина. Москва в октябре 41-го года

Тов. Сталин! Мне ясна обстановка, задачи, ответственность, мне не менее, чем старшим начальникам, дорога партия, родина. Я в лепешку расшибусь, чтобы выполнить задачу, не боясь ничего, с группой работников подавал пример в бою, и голая ругань, угрозы расстрела, ненужное дерганье по мелочам способны только выбивать почву из-под ног, создают обстановку, когда стыдно смотреть в глаза подчиненным, которые читают эти документы… Сейчас стало лучше. Я бы не хотел, чтобы это было понято как жалоба на Военный совет фронта, отношение которого сейчас ко мне стало нормальным».

Поскребышев переслал это письмо Маленкову.

Генерал Голубев в самом начале войны попал в окружение, но сумел выйти к своим и продолжал воевать. Еременко, когда стал командующим войсками Калининского фронта, записал в дневник впечатления от посещения командующего 43-й армии генерал-лейтенанта Константина Голубева (см. «Независимое военное обозрение», № 15/2000): «Вместо заботы о войсках занялся обеспечением своей персоны. Он держал для личного довольствия одну, а иногда и две коровы (молоко и масло), три-пять овец (для шашлыков), пару свиней (для колбас и окороков) и несколько кур. Это делалось у всех на виду, и фронт об этом знал».

Еременко генерала Голубева не любил и возмущался жизнью командарма: «Командный пункт генерала Голубева — новенький, рубленный с русской резьбой пятистенок, прямо-таки боярский теремок. Кроме того, построен домик для связных, ординарцев, кухни и охраны. Подземелье и ход в него отделаны лучше, чем московское метро. Построен маленький коптильный завод. Голубев очень любит копчености: колбасы, окорока, а в особенности рыбу; держит для этого человека, хорошо знающего ремесло копчения. Член военного совета армии не отставал от командующего…»

И это происходило на фронте, где рядовые солдаты буквально голодали. Генерала Голубева, который устроился на войне с таким комфортом, в конце концов забрали с фронта и назначили заместителем уполномоченного Совнаркома по делам репатриации советских граждан…

29 сентября Щербаков говорил на партийном активе Москвы:

— У нас в области имеются запасные бригады красноармейцев, которые должны быть сформированы и пойти на фронт. Недавно наши товарищи проверяли положение в некоторых частях. Прямо ужас зеленый! Некоторые обовшивели, в баню не могут сходить!

И при этом недостатка в добровольцах не было. Война раскрыла во многих людях лучшие их качества. Москвичи оказались смелее своих начальников, бежавших из города.

Беда состояла в том, что подавляющее большинство ополченцев прежде не держали в руках винтовки, да и винтовок на всех не хватало. Половина была неисправной, разных типов. Таким дивизиям не полагалось ни транспорта, ни артиллерии, ни танков. Никакой подготовки ополченцы не прошли. Да и любой новый воинский коллектив нуждается в боевом слаживании, а эти части сразу бросались в мясорубку войны.

В Москве в ополчение зачислили сто шесть тысяч человек, в области еще пятьдесят пять тысяч. Первые двенадцать дивизий с 8 по 11 июля вывели в подмосковные лагеря.

«Колонны ополченцев без оружия, — такими их запомнил очевидец. — Кто в старых ватниках, кто в потрепанных пальто или шинелях. За плечами вещмешки, в руках чемоданы, баулы, на головах ушанки, кепки, буденновки».

Боец 18-й дивизии, которая формировалась в Ленинградском районе, вспоминал:

«Вечером, одетые кто во что горазд, с рюкзаками и баулами, мешками и портфелями мы покинули Москву. Мы направлялись в учебный лагерь под Красногорск. После этого перехода семьсот человек были отчислены из дивизии по состоянию здоровья.

В учебном лагере получили трехзарядные французские винтовки и французские пушки, расточенные под наши 76-миллиметровые снаряды. Это было трофейное оружие, оставшееся после разоружения частей польской армии…»

Хозяйственный и военный механизм не в состоянии был одеть и вооружить столько людей, свести их в боевые части, обучить и слаженно отправить на фронт. Не только бойцы добровольческих дивизий, а и призванные в регулярную армию ходили в своей одежде. Остальные тринадцать дивизий тоже были сформированы, но на фронт не попали, потому что их расформировали, а личный состав вернули к прежнему месту работы.

Член военного совета Московского военного округа дивизионный комиссар Телегин вспоминал, что среди ополченцев оказалось много больных и людей в возрасте — при всем своем желании служить они не могли:

«Сразу выплыли наружу все недостатки поспешного формирования, порой без учета государственной целесообразности. В рядах ополченцев оказалось много больных, людей старше 55 и 60 лет, не годных для полевой походной жизни. На некоторых предприятиях были оголены целые производственные участки…

Руководители предприятий и учреждений просили возвратить незаменимые кадры, а командиры и комиссары дивизий, в свою очередь, посылали рапорты о том, что такое-то количество ополченцев непригодно для походов. Пришлось на ходу исправлять эту ошибку».