Арундати Рой, Габриэль Гарсиа Маркес, Тони Моррисон — с такими авторами сравнивают Леони Росс за рубежом.Свой роман «Один день ясного неба» Леони Росс писала пятнадцать лет. Эта книга — магический реализм в высшем своем проявлении, роман, полный философии и поэзии, роман, к которому невозможно остаться равнодушным.Где-то далеко-далеко от нас, или, может, совсем неподалеку, лежит архипелаг Попишо, место, пронизанное магией. Здесь каждый рождается особенным.На Попишо живут люди с тремя ногами, поющими мочками ушей, люди, которые могут видеть будущее и пробовать на вкус кончиками пальцев. Попишо — это земли, где обитают мудрость, любовь, красота. А еще — страх, жестокость, насилие, коррупция и дискриминация. Ведь волшебные острова Попишо не что иное, как отражение реального мира.
Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература18+Леони Росс
Один день ясного неба
Leone Ross
This One Sky Day
2021
© Алякринский О., перевод на русский язык, 2022
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2022
Памяти Шаки
Посвящается Марджори Благодаря Джоан
В боли важно все: как мы ее избегаем, как мы ей поддаемся, как мы к ней относимся, как мы ее превозмогаем.
Старая головешка легко воспламеняется.
1
В первую годовщину смерти жены Завьер Редчуз встал до рассвета и спустился в кухню засолить треску. Он уселся, держа в руках зеленую записную книжку, и в ожидании доставки стал перелистывать левым большим пальцем замусоленные страницы. В ресторанном окне виднелась бледневшая золотистая луна. Зал «Стихотворного древа» был объят тишиной, слышались только порывы утреннего ветра, теребившего входную дверь.
День обещал быть непростым, в этом Завьер не сомневался.
Вскоре с уловом появился местный рыбак, за ним плелся его сын-подросток. Отец преклонил колени, сын опустил глаза, уставившись на серебристо-голубые рыбьи спинки. Этот паренек и заметил жену Завьера — безвольно раскинув руки и ноги, она покачивалась на волнах прибоя, — и вынес ее труп на берег. По его словам, мертвый голос Найи, когда она уткнулась ему в грудь, звучал, точно сгнивший ананас: сладко и хрипловато.
Дело было плохо.
Сын рыбака смотрел вслед шедшей по песку женщине, покуда она не скрылась из виду.
— Почему же ты ее не удержал там? — злобно спросил Завьер. — Не позвал меня? Мог бы хоть что-то сделать.
— А что я мог сделать? — проканючил мальчишка.
— Дай мне пару дней, радетель, я приведу его в чувство, и он все вам расскажет! — попросил отец. — Проклятый дурень спрятался в кустах!
Когда люди умирали в одиночестве, лишенные достойного похоронного обряда, их тела могли шататься по острову годами, истлевая и усыхая. Все видели подобных призраков, что латали свои тела кусками мусора и бродили, безумные. Люди, встретившие смерть в одиночестве: кто от сердечного приступа, кто от апоплексического удара, или от старости, или во сне. Упавшие на камень и разбившие голову. Нищие. Убитые. Покончившие с собой. Утопленники. Люди шептались о них, прикрывая рот ладонями.
Завьеру было больно думать так о своей свирепой жене.
Завьер заплатил за двух рыбин с толстыми брюшками и за мешочек бархатистых тресковых печенок и заметил, как задрожал рот у младшего рыбака, когда тот вывалил покупку на кухонный стол. Он так и не простил этого мальчишку. Неужели трудно было справиться с мертвой женщиной, раз на карту было поставлено так много?
— Благословение тебе, радетель, — сказал рыбак и похлопал треску по спинке. — Пусть твой день будет удачным, да?
Завьер кивнул.
Он прислонился к дверному косяку, вслушиваясь в их шаги. Они шли по его саду на краю утеса, и он мысленно перечислял все растения, мимо которых они шагали: жемчужные бугенвиллеи, расцветающие по ночам цереусы, прильнувшие к стволам манговых деревьев, азимина и миндаль, жгучий перец, тыквы и белые розы. Ему нравилось, когда среди разнотравья виднелись цветы, потому что они привлекали полезных насекомых. Отец и сын спускались по крутым ступеням, тихо призывая друг друга смотреть под ноги. Ему нравилось звучание голоса отца-рыбака. Он вспомнил свою молодость.
Он почесал подбородок тыльной стороной ладони. Пора бы подровнять бороду.
Скоро придет Чсе, семилетняя дочурка Айо, и потребует завтрак. Она тоже была ранняя пташка. В первые месяцы после смерти Найи Чсе единственная осмеливалась заходить к нему в комнату без приглашения, забиралась в его гамак и болтала ножками. Она говорила ему, что он слишком высоченный и ему надо бы как-то себя укоротить, а когда в комнате дурно пахло —
— Ты сегодня будешь выходить, дядя?
— Сегодня нет, Чсе.
Тогда она хватала его за нос, тянула, пока он не уступал и, схватив ее, не начинал с хохотом подбрасывать в воздух.
— Смотри, не урони меня, дядя Англиш!