Один день, одна ночь

Митрофановой нравился Вадим Веселовский, недавно пришедший на работу в издательство, но он еще пока только осматривался, приглядывался и никаких решительных шагов, по крайней мере, в этом, довольно зыбком, направлении не предпринимал. В том, что он ей нравится, Митрофанова никому не признавалась, ибо была скрытной, в отличие от Поливановой, которую в издательстве за глаза называли «душа Тряпичкин»: она то и дело с кем-нибудь «делилась переживаниями».

В последнее время переживаний прибавилось.

Митрофанова всегда подозревала, что писательница Поливанова потому и мчится к ней со своими «переживаниями», что непривычна к одиночеству. Вернее, никак не может себя приучить.

Катя не знала поливановскую семью, родителей не застала, но подозревала, что все были дружны и счастливы друг с другом, и Маня чувствовала себя защищенной и благополучной, как за крепостной стеной.

Девочка из хорошей семьи, вот как это называется.

Должно быть, были и кавалеры, и страдания, и безответная любовь, а может, и не было ничего такого, зато всегда мама и папа находились рядом, только дверь открыть в соседнюю комнату!.. Еще и бабушка была, которую Маня обожала и с которой секретничала, и поэтому всяческие мелкие катастрофы, вроде очередного кавалера, внезапно ее бросившего, проносились мимо, как буран за окном. Вроде и стены сотрясаются от непогоды, и домик содрогается под напором северного ветра, и трещат оконные рамы, и в стекла бьет метель, но мы же здесь, внутри!.. Весело трещит огонь в очаге, закипает кофе в медном кофейнике, горит свеча над толстой книгой – вон сколько интересного впереди! Ничего, переживем, держись, девочка!..

В одночасье никого не стало.

Катя никогда не разузнавала подробностей, ей становилось слишком страшно и жалко Маню, но знала, что был самолет из Тбилиси, на котором все и летели. Там, в Тбилиси, праздновали юбилей старинного друга семьи, который работал когда-то с дедом, бабушку обожал, Манину маму крошкой качал, как водится, на колене, а потом и Маню качал и привозил из Грузии какие-то невиданные гранаты, помидоры и яблоки.

Самолет упал сразу после взлета.

Никого не стало.

Мария Поливанова начала писать романы и превратилась в Марину Покровскую, но к одиночеству не привыкла. Должно быть, так и не поняла, что оно теперь будет всегда.

Крепостные стены рухнули, огонь в очаге потух, оставив только кучку остывшей серой золы. Укрыться от непогоды стало негде.

Нужно спасаться: строить на ветру шалаш, и хотя в нем будет холодно и неуютно, все же лучше, чем на улице, или копать землянку, и хотя в ней будет темно и сыро, все же есть надежда, что не замерзнешь, а Маня ничего этого делать не умела.

Ей все мерещилось: еще чуть-чуть, и появится человек, которому она станет так же важна и нужна, как была важна тем, ушедшим, и он будет слушать ее, жалеть, прощать, варить кофе в медном кофейнике в непогоду!.. Вместе они восстановят крепостные стены, укроются за ними, и он будет говорить ей: «Собака моя, собака!»

Так говорят только самым близким, самым любимым, самым... главным. Которым уж точно нельзя сказать «лапуля», или «зайка», или «олененок», от которых нельзя отделаться пошлым и привычным сюсюканьем. Самые близкие точно знают разницу между «солнышком» и... «собакой»!

Маня не догадывалась или не хотела догадываться, что человек, который станет говорить: «Собака!» – это почти несбыточно.

Так не бывает или бывает очень редко. Один шанс на миллион.

Нет, возможно, найдется некто, вполне заинтересованный в прадедушкиных просторах на Покровке, в Маниных гонорарах и положении, но ведь это все... не то. Какая там «собака» и крепостные стены!..

Артем Гудков, взятый на работу в пресс-службу, неожиданно показался ей своим.

«Наш человек», так когда-то говорил ее отец о своих аспирантах, и это была высшая похвала.

И все вроде стало получаться, и Маня сгоряча написала подряд два романа – и неплохих романа, Анна Иосифовна хвалила, и Митрофанова хвалила! И еще Маня сделала новую стрижку, про которую Вадим Веселовский с восхищением сказал: «Голливуд!» И даже записалась в спортзал, чтоб стать наконец фотомоделью и прелестью.

Была весна, и жизнь была прекрасна, и Маня писала третий роман и даже стыдливо строила планы, как они с Артемом слетают в Париж или в Рим и как там все будет именно этой весной. Ну... когда все состоится.

Она не то чтобы искренне верила, она точно знала, что все состоится!..

В один прекрасный день они договорились встретиться, он пригласил ее в кафе. Они уже ходили в кафе и разговаривали, разговаривали, все никак не могли наговориться. Артем получил недавно какую-то серьезную журналистскую премию, и Маня им очень гордилась, а он собой не очень и все время объяснял ей, почему.

Она собиралась в кафе, вымыла голову и уложила свежепостриженные волосы, и надушилась не только там, где можно, но и там, где нельзя, – а вдруг?.. Вдруг именно сегодня?..

Собака моя, собака.

Тут он позвонил, минут двадцать ей оставалось до выхода из дому, и сказал, что «у них никогда и ничего не будет». Лучше им сегодня не встречаться.