Один день, одна ночь

Соседка открыла моментально, как будто стояла под дверью и ждала, когда он позвонит, а может, и впрямь стояла, и провела – «Обувь, обувь снимайте, молодой человек!» – капитана на кухню, длинную, узкую и словно закопченную. Со всех сторон их окружали пыльные полки с посудой, засунутой друг на друга, – чашки почему-то стояли в железных мисках, а сверху на тарелки пристроены разномастные кастрюли, на плите – подгоревший студенческий чайник с пластмассовым черным свистком.

Мишаков опять утерся – жарко, сил нет, а тут еще чайник этот!.. – и пристроился на табуретку с резиновыми нахлобучками на шатких выворачивающихся ногах. Черными следами этих нахлобучек был зашаркан линолеум, видимо когда-то светлый, веселый.

– Софья Захаровна, вы подъезд на ночь всегда запираете?

– Всегда, молодой человек! С тех самых пор, как началось это безобразие.

– Какое безобразие? – не понял Мишаков.

– А что, по-вашему, это не безобразие?! – Старуха раздула ноздри, смахнула с носа очки и показала ими на окно.

Капитан посмотрел и безобразия там никакого не обнаружил, а обнаружил, наоборот, лето, теплынь, уютную тесноту тихого центра. Вот, к примеру, у него в Бутове Южном...

– Я вас спрашиваю?! До чего дошло – в приличном доме труп! Да разве это могло случиться хоть тридцать лет назад?! Как мы жили, боже мой, как хорошо мы жили при советской власти! И никто не ценил! Какие праздники были, демонстрации, а к празднику заказы! Какой был порядок! Чистота вокруг, никаких тебе разбойников, никаких убийств!.. Приезжих никаких! С каждого прописку требовали, и они знали, зна-али, что без прописки в два счета – вон, за сто первый километр! А сейчас все распустились, разболтались, кругом грабеж и разбой! Я с тридцать пятого года в этом доме живу, тут родилась и...

– Грабежи и разбои, выходит, часто в подъезде случаются?

– Типун вам на язык, что такое вы говорите?!

– Замок давно поставили, говорю?

Старуха моргнула, пошевелила губами, как будто не сразу сообразила, о чем он спрашивает.

– Замок... Я не помню точно, кажется, в прошлом году. А может, в позапрошлом. Мария Поливанова купила и поставила за свои деньги. Она же у нас богатая! После того как от входной двери коврик утащили, сразу и купила. Хотя на собрании жильцов...

– И запираете всегда строго в одиннадцать часов?

– А я им говорила, что не дворник я и не прислуга! – Старуха приободрилась, нащупав прежний величественно-разгневанный тон. – И вообще в порядочных домах должна быть дежурная, а меня к этим делам не привлекайте! Но они все в один голос – вы всегда по вечерам дома, Софья Захаровна, нам больше положиться не на кого, Софья Захаровна, сделайте одолжение, Софья...

– Они – это кто?

– Как – кто?! Жильцы! Из нашего подъезда! Они все деловые, занятые, все господа, а мне-то делать нечего, только дверь запирать за ними! А мой отец, между прочим...

– Вы на лифте спускались? Ничего подозрительного или странного не заметили?

– Еще не хватает, молодой человек, чтобы у нас в подъезде...

– То есть не заметили?

Старуха махнула рукой.

– Да нынче все кругом подозрительное! Люди к Марии ходят, кто они такие? Зачем ходят? Человек какой-то с ней живет! Откуда он взялся? Живет, да и все, ни прописки, ничего! И никто с него не спрашивает! А он, между прочим, на службу не ходит! Кто такой, чем кормится – все подозрительное!

– Но вчера, когда запирали дверь, этого подозрительного в подъезде вы не видели?

– Я ее видела, а его нет. И не в подъезде, а рядом с лавочкой.

Мишаков исподлобья посмотрел на старуху и опять дернул «молнию» на папке.

– Вчера в одиннадцать вы видели возле подъезда Марию Поливанову, я правильно понял?

Старуха кивнула и почему-то отвела глаза.

Вот это номер, подумал капитан Мишаков.

– Нет, вы не подумайте, я не говорю, что Машенька какая-то там не такая, но эти ее знакомства странные, и люди приходят непонятные...

– Расскажите, что вы видели, – велел Мишаков, отметив, что Софья Захаровна, до этого называвшая Поливанову исключительно Марией, почему-то переименовала ее в Машеньку.

– Да ничего я не видела! – возмутилась старуха. – Говорю вам, я спустилась дверь запереть, это около одиннадцати было, а Гарольд попросился со мной. Он иногда любит вечерние прогулки, особенно если погода хорошая, а ему не спится, вот и вчера тоже...

Но капитан опять перебил:

– Гарольд – это кто? Ваш муж?

– Молодой человек! – вскричала старуха, как будто он опять сказал непристойность. – Гарольд – это моя левретка.

– Кто-о?!

– Ах, боже мой, чему вас только учат?! Вы и этого не знаете?! Левретка – это такая порода собак. Левреток очень любили Медичи, к примеру! Вы знаете, кто такие Медичи? И русские императрицы тоже любили! – Поклонница советской власти и левреток об императорах говорила весьма вдохновенно. – А Фридрих Великий даже поставил своей левретке памятник неподалеку от собственного замка в Берлине, кажется.

Мишаков моргнул и уж потянулся было нащупать «молнию» на дерматиновой папке, чтоб как следует дернуть, но Софья Захаровна неожиданно пришла в сознание и вернулась к тому, что его интересовало: