Один день, одна ночь

Статья называлась «Медведь на воеводстве. Как полковники пишут книги» и повествовала о том, что весь нынешний псевдолитературный мусор, все помои и косноязычная гадость как раз и получились оттого, что когда-то, в семидесятых годах прошлого века, такие, как Гунар Дружинский, были допущены в литературу со своими поделками, ловко замаскированными под детективы. Точнее сказать, и не со своими даже!.. Все эти майоры Бунины и Пронины, все сыщики Гуровы просто украдены авторами у настоящих детективных писателей, разумеется, иностранных, вроде Сименона и Стаута. Если бы тогда, сорок или пятьдесят лет назад, загнивающая советская идеология не сделала роковой ошибки и не разрешила бы печатать эти так называемые книги, сегодняшняя литературная вакханалия была бы не такой разрушительной для умов и сердец читателей. Если бы Гунар Дружинский и ему подобные не кропали бы своих майоров, плоских, мятых, картонных, возможно, нынешние так называемые писатели поостереглись бы вообще браться за перо или клавиатуру компьютера.

Почему-то Артем утверждал, что именно Гунар Дружинский убедил всех полуграмотных бездарей, что они... талантливы!.. И теперь от них нет спасенья. Хорошую, стоящую, умную книгу, как жемчужину, не раскопать в той огромной куче навоза, которая навалена на полках во всех книжных магазинах! Страна оказалась не готова к валу маргинальной помойной литературы, основоположником которой и стали все эти бывшие полковники, спортсмены и сидельцы, остервенело пишущие нынче книги. Не было бы Гунара, не настал бы конец света в русской литературе, как-то так.

И еще.

Гунар Дружинский был «старой закалки» и писал всегда сам, но все же «закалка» иногда подводила, должно быть, потому что была очень старой.

Он часто болел, и тогда Анна Иосифовна отряжала ему в помощники редакторшу Надежду Кузьминичну, с которой Гунар отлично ладил. Надежда Кузьминична приезжала на Пироговку, располагалась основательно: с кофейком, захваченным из дому в стеклянной баночке из-под детского питания – Гунару кофе был категорически запрещен, и все об этом знали, – с ручками, бумагами и диктофоном. Гунар рассказывал, диктофон записывал, Надежда Кузьминична делала пометки. На следующий день она являлась с «расшифровкой», распечатанным текстом из диктофона, Гунар вооружался диковинными очками с огромными, выпуклыми линзами, в которых он был похож на старую-престарую сову, читал, и все продолжалось – кофеек из банки, диктофон, пометки на листочках и одобрительные восклицания Надежды Кузьминичны.

Впрочем, она не всегда его одобряла, бывало, они страшно ругались!.. Однажды поругались из-за ордена Святого Апостола Андрея Первозванного, которым Гунар наградил кого-то из героев, а Надежда Кузьминична уперлась – ни за что. Она все выяснила про этот орден, и оказалось, что, во-первых, им награждают только государственных чиновников, он и задумывался как награда для государственных мужей, а во-вторых, восстановлен был только в новейшей истории, в девяносто восьмом году, а у Гунара в книге действие происходит в восемьдесят втором!..

То ли старика подвела память, то ли в этот день сердце было не на месте и все болячки, словно сговорившись, отравляли ему жизнь, но он внезапно и резко раздражился, закричал фальцетом, что эдак невозможно жить и Надежда Кузьминична невыносимая женщина, и практически вытолкал ее вон.

Редакторша вернулась в «Алфавит» в слезах, долго утирала у себя в кабинете покрасневший нос и говорила «девушкам», что никогда, никогда больше не будет работать с этим ужасным человеком, и слова ему не скажет, и порога его квартиры не переступит, а диктофон выбросит в мусорную корзину!.. Она бы еще долго жалела себя и ругала Гунара, но тут дверь в отдел приоткрылась тихонько, и на пороге появился «ужасный человек», всем своим видом выражая раскаяние и сомнение в том, что его примут. Старик притащил для пострадавшей редакторши наспех купленный букетик и, поминутно называя ее «голубчик мой», стал извиняться за несдержанность, а Надежда Кузьминична замахала на него руками, закричала, зачем он вышел, ему же нельзя, постельный режим прописан строжайший, и заплакала пуще прежнего – от умиления. «Девушки» усадили Гунара в кресло, накапали валокордину, и на следующий день Надежда Кузьминична уже уютно располагалась на Пироговке с кофейком в банке, папками и уцелевшим диктофоном.

Когда старик чувствовал себя хорошо, Надежда Кузьминична не призывалась, он обходился своими силами.

Мане Поливановой и в голову не приходило, что из пустячного факта – совместной работы автора и редактора – может выйти что-то нехорошее, позорное. Наоборот, рассказывая об этом Артему, она очень гордилась Анной Иосифовной, придумавшей, как можно облегчить старику жизнь, и вообще своим издательством, где на самом деле любят книги и людей, которые их пишут.