Один день после конца света

Но ему уже не было страшно. Ему было только больно. Когда дверь открылась, капитан сделал шаг вперед и резко, с замахом, залепил ему рукояткой пистолета прямо в зубы.

– Взять, – коротко бросил капитан ввалившимся в рубку охотникам.

Это было последнее, что услышал Широков, медленно заваливаясь.

7

Глухо стукнула дверь, и Широков пришел в себя. Он сидел на полу, в маленьком тесном отсеке, окруженный штабелями ядовито оранжевых спасательных костюмов. Ими давно никто не пользовался, так как по понятным причинам утонуть в море в ближайшее время не представлялось возможным. На пороге, печально разглядывая Широкова, застыл механик.

– Не сбежишь? – осторожно спросил Саша.

Широков непонимающе уставился на него, а потом, когда до него дошла вся абсурдность вопроса, начал истерически хохотать. Глядя на удивленное лицо посетителя он уже не мог остановиться и, захлебываясь, выдохнул: – Куда, Саша?! Куда?! Куда ты нахуй денешься с подводной лодки?

Он продолжал смеяться, осознавая, что надо бы остановиться. Но остановиться он уже не мог. Его смешило все – круглые от удивления глаза Саши, нелепые оранжевые костюмы, мятый алюминиевый котелок и даже перспектива близкой и неминуемой смерти. Широков просто не мог больше выносить эту затянувшуюся бессмысленную комедию. Механик быстро сообразил, что это веселье пора заканчивать, подошел ближе и, аккуратно поставив тихо булькнувший котелок на пол, с размаху залепил Широкову увесистый подзатыльник. Борис схватился за голову и тут же замолчал.

– На вот, – поднял с пола котелок Саша. – Это тебе от Михалыча.

– Спасибо, – сказал Широков, не сделав ни единого движения в сторону котелка. Тем не менее повторил: – Спасибо.

Помолчали.

– Почему ты? – спросил вдруг Борис. – Почему не охотники? Ты что теперь, по дисциплинарной части?

– Да нет, – отмахнулся механик. – Охотники почти все наверху. Пробуют догнать все-таки.

– Ну да, – согласился Широков. – Понятно.

– Как ты?

– Нормально, – пожал плечами Борис. – Башка болит только.

– Чем это он тебя?

– Пистолетом…

– С тобой запретили разговаривать, чтоб ты знал… Почему? – негромко спросил механик.

Борис молчал и тупо разглядывал котелок, над которым клубилось, растворяясь, легкое и невесомое облачко пара. Запахло чем-то травяным и острым. Снова хлорелла, будь она неладна.

– Суд сегодня. Вечером, – сообщил Саша.

– Да? Быстро, – вяло удивился Широков.

– Да, – согласился Саша, – Быстро. Готовятся все.

Широков снова ничего не ответил, но, подумав, подтянул к себе котелок и стал медленно пить. Странно, запах был очень сильный, но вкуса он практически не ощущал. Когда же он вообще чувствовал вкус этих водорослей?

– А я знаю, почему с тобой нельзя разговаривать, – сказал механик наблюдая за тем, как Широков прихлебывает из котелка.

– Да? – недоверчиво покосился на него Борис.

– Конечно. Ты увидел его, да? В переходе?

Он все также молчал, сосредоточено взбалтывая остатки похлебки.

– Конечно увидел, – продолжал механик. – Ты не думай, я же не допрашивать тебя пришел. Просто хочу, чтобы ты знал, что я знаю. И не только я.

– Ну и хрен с вами, – устало сказал Широков, отставляя котелок и снова хватаясь руками за голову. – Все знают, что я знаю, что вы знаете…

– Чего?

– Да ничего. Надоели вы мне все. Бля, как же башка болит…

– Ниче, скоро перестанет, – заверил его механик. – Надоело ему… Жить тебе надоело, идиот.

– Сам ты, Саша, дурак. Тоже мне, гедонист.

– А что, Борис? Лучше на снег? Ты чего добился? Того, что теперь туда, на снег? Вот нахрена тебе это нужно было? Ну сделал бы вид, что не заметил, что, сложно это было сделать?

– Несложно, – согласился Широков. – Но не могу я так.

– Не может он… – пошевелил пальцами в воздухе механик. – А теперь-то что? Конечно, был бы жив Иван Михалыч, не тронули бы тебя, а так…

– Знаю, Саша, знаю. Михалыч был человек.

– Да, тебя он любил, почему-то.

– Да не то чтобы… Я же к его дочке сватался. Ты слышал, наверное.

– Ну знаю, – кивнул механик. И добавил: – Не ты один.

– Ну да, не только я, конечно, – согласился Борис. – Но из подводников только я, да еще с одной лодки… В общем сиживали мы с Михалычем часто, он меня уже как родного принимал.

– А Светка что ж?

– Да что ж. Не случилось у нас любви и душевной близости.

– Что, рылом не вышел?

– Да нет, к суровой внешности моей претензий не было, насколько мне известно.

– А что ж?

– А то. Не сошлись мы во мнениях. Да и расстались плохо, до сих пор себе простить не могу… Как раз перед последним выходом дело было. Сидели мы на кухне у Михалыча, все честь по чести, разговаривали. Ну, как водится, вторая уже на столе, картошечка там, хуешечка… А тут приходит Светлана, на взводе вся, нервная…

– Ну?

– Ну и с порога мне – какого, говорит, хера, ты тут расселся? Чего ты, спрашивает, сюда таскаешься? Не светит тебе, говорит, нихрена, уйди ты с глаз моих. И в слезы.

– Н-да…

– Вот именно. Михалыч тут осерчал слегка и говорит ей – я, говорит, со своим боевым товарищем здесь встречаюсь, так что нечего здесь волны поднимать, прям думаешь, что все тут вокруг тебя вертится. Ну пошло-поехало.

– А она?