Один день в Древнем Риме. Повседневная жизнь, тайны и курьезы

Не следует недооценивать это явление: ставки на бои – один из столпов этого «спектакля». Как у нас это непременная составляющая бокса, лошадиных скачек, да теперь и вообще всех видов спорта. Есть чемпионы, есть претенденты на их место, как бывают, наверное, и «подстроенные» поединки.

Между двумя пилястрами мы замечаем лестничный марш, по которому поднимаются люди. Это наш сектор. Последуем за остальными. Конструкции Колизея поистине впечатляют, находясь внутри, понимаешь, что публика может быстро покинуть амфитеатр благодаря продуманной системе лестничных маршей и коридоров. Вместе с нами поднимаются только мужчины – вход в этот сектор женщинам запрещен.

В конце последнего пролета лестницы мы видим небо: очевидно, там выход на трибуны. Название этим выходам было дано особенное, дающее представление о пропускаемом ими потоке людей: vomitoria («извергалище»)…

Мы почти пришли, это похоже на выезд из туннеля, шум толпы становится все сильнее и сильнее…

Внезапно нас выносит наружу, на трибуны. От открывающегося вида перехватывает дыхание. Перед нами – необъятная рукотворная воронка. Она запружена людьми, кричащими, орущими, беснующимися. Их тут около пятидесяти – семидесяти тысяч. Кажется, что они рассыпаны по трибунам пестрым живым конфетти. Единственная ассоциация, которую вызывает это место, – круги Ада, описанные Данте.

Отец с сыном, идущие позади нас, не дают нам застывать на месте слишком надолго. Мы двигаемся дальше и по выбитому на травертине номеру находим свое место.

В данный момент на арене проходит последняя на сегодня публичная казнь. Человек бежит, преследуемый медведем. Он был привязан к столбу, но сумел высвободиться. Этот непредвиденный поворот событий весьма оживил публику. Человек мечется зигзагами, затем берет разбег и устремляется к сетке, идущей по сторонам арены ограды. Медведь почти настигает его, но тому удается запрыгнуть на ограду, вызвав у зрителей шквал эмоций. Отчаяние придает ему сил. Бедняга лезет вверх по сетке, срывается, вновь цепляется… Вот он забрался до верха, удастся ли ему вылезти наружу?

Над сеткой идет некое белое крепление, напоминающее по форме изящный поручень. Но именно там, в шаге от спасения, человек вдруг замешкался. Несколько раз он попытался ухватиться за эту «сосиску», но всякий раз его отбрасывает назад. В чем тут дело? Присмотревшись, мы замечаем, что «сосиска» – это вращающийся костяной валик. Прокручиваясь, он не позволяет человеку как следует удержаться. Валик поставлен здесь нарочно, чтобы помешать бегству животных и осужденных, это часть системы безопасности. Человек отчаянно повторяет попытки, но втуне. Однако медведь, даже поднявшись на задние лапы, не может до него дотянуться. Публика смеется. Ситуация кажется тупиковой: человек ухватился за сетку и за один из слоновьих бивней, что поднимаются вверх над опорными столбами, и не шевелится. Но вдруг дергается и кренится на бок, потом еще и еще. В бок ему вонзились две стрелы. Их пустили лучники из стражи, стоящие каждый в своей нише. Выстрелы меткие, точно рассчитанные, стрелы пробили осужденному легкое. Он разнимает пальцы, одна рука безжизненно повисает. Теперь он держится только на одной руке. Третья стрела сбрасывает его обратно на арену под улюлюканье толпы. Медведь тут же бросается на него и одним ударом лапы лишает жизни… Толпа ликует.

Ликует и наш сосед: обернувшись, он объясняет нам, пропустившим начало, что это был убийца, он прикончил лавочника за каких-то пятнадцать сестерциев. Стоимость туники…

На сегодня с исполнением смертных приговоров покончено. Медведя уводят в направлении одной из небольших боковых дверок. Служители приводят в порядок заляпанную пятнами крови арену. С некоторым отвращением мы замечаем, как прямо под нами собирают останки разодранной львом женщины. На тележку сваливают ее тело, которое оседает неуклюжим тюком; в паре метров подбирают руку, чуть поодаль – наполовину обглоданную ногу… Еще один служитель отходит подальше, чтобы что-то подобрать, и возвращается к тележке. У него в руках нечто, похожее на сумку. Нет, он держит за волосы женскую голову… Размахнувшись, он швыряет голову в тележку. На мгновение ее светлые волосы колыхнулись в воздухе, в последний раз. Наш сосед передернул плечами…

Слова Григория Богослова, жившего в IV веке нашей эры, передают атмосферу этих зрелищ, где в буквальном смысле исчезает всякое представление о человечности. Тут всеми завладевает исступление, некое садистское удовольствие, которое само себя подпитывает, хотя публика в целом состоит из нормальных людей. Место, ситуация (публичная казнь), кажется, объясняют отсутствие каких бы то ни было моральных запретов, которые в обычной жизни большинство присутствующих соблюдает.

Григорий Богослов рассказывает, что, если человек спасается от зубов зверей, зрители протестуют, словно чувствуя себя обманутыми и напрасно тратящими время, «но, когда клыки вонзаются в него, когда он кричит и отбивается, в их глазах нет никакой жалости, и они с ликованием хлопают в ладоши, когда видят, как хлещет кровь».