Один и без оружия [Трактир на Пятницкой. Агония]

Мелентьев старался как можно дольше удержать Костю на диване. Старый сыщик раньше не замечал за собой склонности к сочинительству. Никакой любви у него не было, сейчас, помогая Косте оправдать его чувство к Латышевой, он лгал так складно, что самому нравилось.

— Прихожу, Анна в кресле сидит, голова в золотом облаке, лицо как у камеи, глаз не поднимает. Прошепчет чего-то — это поздоровалась, поднимется неслышно, и книксен изящный. Начальник, ты знаешь, что такое книксен? Темный ты, Константин Николаевич…

Костя с дивана сполз и, шлепая босиком — сапоги Мелентьев стянул, — добрался до стола, осторожно водрузился в кресло.

Вскоре уже говорили о делах.

— Не верю, — сказал Мелентьев убежденно, хотя думал и чувствовал совсем иначе. — Не даст себя Сурмин зарезать…

— А зачем Даше, — Костя запнулся и покраснел, — Латышевой звонить, говорить такое?

— Я не знаю, зачем она звонила, — быстро, не давая себя перебить, заговорил Мелентьев. — Но то, что Паненка перед тобой открылась, факт безусловно отрадный. Значит, девчонка засбоила, извини за жаргон, сам не люблю. Можно предположить, что Корней, обманув Дашу, сообщил ей об убийстве. Замарать ее решил и проверить заодно, взглянуть на реакцию. Как бы он звоночек ее не засек, хитер, подозрителен.

— Даша тоже не из простых, — несколько успокаиваясь, ответил Костя, — откуда у нее воровская манера растягивать слова и этот «начальничек», — он понял, что говорит абсолютную чушь, и замолчал. Не мог Костя Воронцов окончательно поверить, что его Даша — девчонка воровского мира.

— Решила она перед тобой открыться, так по телефону легче. Может, смерть, о которой ей Корней сообщил, потрясла, твое влияние сбрасывать со счетов не следует. Помолчи! — неожиданно грубо сказал Мелентьев, за годы совместной работы Костя впервые услышал от него безапелляционный тон. — Большевик, из рабочих, а переживания у тебя, как у гимназисточки, начитавшейся мадам Чарской. Ах, я гулял с девушкой под ручку! Ах, я влюбился! — патетически восклицал он и театрально заламывал руки. — Я, уважаемый товарищ Воронцов, декрета, запрещающего влюбляться, не читал.

— Она преступница-рецидивистка! — Костя ударил кулаком по столу.

— Вы на меня не кричите, — тихо сказал Мелентьев. — Вы, Константин Николаевич, за свое происхождение и преданность Советской власти начальником назначены. По своим деловым качествам, извините покорно, вы передо мной должны стоять.

Костя недоуменно разглядывал Мелентьева, будто увидел впервые.

— Интересно получается, — продолжал Мелентьев. — При самодержце Иван Мелентьев приличный оклад не мог иметь — родословной не вышел, о преданности своей не кричал, задов высокопоставленных не целовал. И теперь Иван Мелентьев не хорош. Почему? Опять же родословная подвела и на митингах не кричу. Костя, как ты думаешь, будет время, когда человека по его делам оценивать начнут?

— Хороший ты специалист, Иван Иванович? — спросил Костя.

— Профессионал.

— Холодный ты, Иван. — Костя вздохнул. — Гордость побоку, возьмем Латышеву. Она на каторге родилась, с ножа ела, человеческого слова не слышала…

— И помоги ей, она нам поможет…

— Вот-вот, — усмехнулся Костя. — Ты — мне, я — тебе. Ты человеку дай, еще раз отдай, а последнее подари.

— Ты вроде в семинарии не обучался…

— Богаче становится не тот, кто берет. Хватит теорий, субинспектор, когда тебя по заслугам оценят, встану, освобожу место, а пока к тебе вопрос.

— Чем могу, — Мелентьев наклонил голову.

— Мы воровской сход окружим и упрячем в домзак, — Костя загнул палец. — Сколько среди них будет нелегалов и разыскиваемых?

— Трое-четверо…

— Остальных мы через сутки освободим, — Костя загнул второй палец.

— Мозги промоем, приструним…

— Озлобим, — возразил Костя. — Пойдут они на глазах друг друга в тюрьму? Не пойдут. На миру последняя сопля станет оглоблей выламываться. Начнем крутить, бить, возможна перестрелка. Сколько потеряем людей мы? Сколько убьем? Сколько человек намотает себе срок по горячке?

— Что вы предлагаете, Константин Николаевич?

— Я совета прошу, уважаемый Иван Иванович. Вы профессионал.

— Надо доложить по инстанции, — Мелентьев кивнул на дверь.

— Волохову мы, конечно, доложим, однако, полагаю, собственное мнение иметь обязаны.

— Окружать и брать подчистую, — сказал Мелентьев. — Только без солдат…

— Красноармейцев…

— С военными всегда сутолока и стрельба, операцию проводить оперативным составом. Брать с двух сторон, снаружи и изнутри. Узнав пароль, войти на сходку.

— У батюшки, во время вечерни, — пробормотал Костя. — Сколько церквей в Москве?

Мелентьев взглянул недоуменно, улыбнулся настороженно, поняв, что его не разыгрывают, рассмеялся. Воронцов нахмурился, Мелентьев рассмеялся еще пуще, белоснежным платком вытер глаза, протер пенсне.