Один из нас. Вояж, вояж

— Вот так. Больше мне нечего добавить.

— Очень хорошо, Амбруаз. Похлопаем Амбруазу!

АРСЕН, ИЛИ ЖАЖДА НЕИЗВЕДАННОГО

«При нем были документы?

— Ничегошеньки. Так и нашли: лежал на скамейке, ни бумажника, ни вещей, вообще ничего. Известно только, что звали его Арсен.

— Редкое имя.

— У него на запястье браслет с гравировкой.

— Не пойму, как можно до такого дойти?»

Скамью не сразу и заметишь. Сначала идет дорога, по которой субтитрами мелькают машины. За дорогой канава и заброшенное поле, где среди крапивы и сорняков желтеют остатки рапса, словно обертки от лимонных леденцов, выхватываемые ветром из окон проезжающих машин. Параллельно идет другая дорога, проложенная гусеницами тракторов, которые обрабатывают следующее поле, засеянное ячменем, первые ростки которого уже взошли, сплошным ковром покрыв земляные комья. Вот там-то, на краю проселка, и воткнута в землю эта голая бетонная скамья, словно с неба свалившаяся по прихоти какого-то художника, установившего ее здесь для вида или просто в точке падения. Привал на обочине для сбившегося с пути любителя пеших прогулок, пристанище для заблудившегося путника, лавка для поэта, ищущего вдохновения, веха гипотетического мира. Тот, кто проделал немыслимый путь, чтобы, повалившись, рухнуть на эту скамью — ведь иначе на нее и не сядешь, — имеет вид как минимум потерпевшего кораблекрушение или же просветленного, в любом случае интригует. Как любое аномальное явление, он наверняка удивит и озадачит тех, кто несколько дней спустя обнаружит здесь его бездыханное тело. Тот, кто ныне лежит на скамье с застывшей улыбкой на губах, зовется, то есть звался, — упокой Господь его душу — Арсеном, имя выгравировано на браслете, имена не выбирают, к ним привыкают; слегка разочарованные полицейские опустили руки.

Тем утром, когда все началось, Арсен проснулся не как обычно. Из-за случившейся ночью аварии в электросети настройки будильника сбились. В результате Арсен опоздал на электричку.

На заре зарождающегося дня он оказался один на площади перед вокзалом. Он огляделся вокруг, посмотрел на город, потом на небо над крышами — огромное окно в бесконечность, на дорогу, расстилающуюся под ногами и манящую за собой.

Словно какая-то машина цепляет и затягивает тебя своими шестеренками. Ты вдруг словно заводишься, что-то толкает тебя вперед, какая-то необоримая сила, и неожиданно без всяких видимых на то причин в тебе просыпается и приходит в движение какой-то древний механизм. Словно там, у линии горизонта, возникает некая цель, пока еще неопределенная, мерцающая, она властно разворачивает тебя, повелевая пойти и посмотреть. Словно необъяснимая потребность манит и влечет тебя за собой. Словно пустота охватывает и засасывает тебя. Туда, где ты еще не бывал, и этот пробел надо заполнить.

Он вдруг решительно устремился в путь — как будто вознамерился дойти до работы пешком! — со своим портфелем конторского служащего в руке. Он прошел, не останавливаясь, мимо «Привокзального кафе». И направился дальше, вглядываясь прямо перед собой куда-то вдаль. Казалось, единственное, что имело для него значение, — это таинственная цель и путь к ней. Одним махом он забыл о работе, о женщине, на которой женился, о детях, о доме. Он уходил.

Ничего не было, твоя жизнь — лишь мираж в пустыне, которую ты собираешься пересечь. Связь с реальным миром оборвалась, как нить, натянутая слишком сильно. Твое восприятие полностью изменилось, стало более отстраненным, острым и глубоким. Мерой твоих амбиций стали шаги в бесконечность.

Он пересек город по прямой. Он шел в темпе перематывающейся кинопленки, в ускоренном режиме просматривая свою жизнь. Им двигало твердое и упорное намерение измотать, опустошить себя. Он избавлялся от этого существования, поверхностного, затягивающего, от всего, что накопилось в нем. Задавленный жизнью, он занялся наведением в ней порядка.

Он выбрался из города, вырвавшись из его щупалец. И продолжал в том же темпе, идя вдоль бордюра по левой обочине шоссе, как тому учат скаутов, навстречу автомобилям, которые проносились мимо, пытаясь заставить его отступить. Но он держался, вытирал глаза тыльной стороной ладони и шел вперед. Он шагал по национальной трассе, где чужака не встретишь, только местные, правда, в основном на чужеземных автомобилях, которые, завидев его, дипломатично перемигивались фарами — «дурак!». Его верной спутницей была обочина дороги, с которой он поддерживал самые тесные отношения, едва не падая в ее объятья, когда мимо лихо проносился тяжелый грузовик. На его пути возникали шутливые указатели, которые на полном серьезе хотели ограничить его скорость или запретить обгон. Его легко можно было принять за человека, у которого сломалась машина и который идет за помощью, — из любопытства бросаешь взгляд в зеркало заднего вида, посмотреть на бедолагу: вот ведь не повезло, а ты в тепле и уюте сидишь за рулем своей машины, ты в ней уверен, она не подведет, с тобой ничего подобного случиться не может.