Один из семидесяти

Девушкам нравилось мудрить над своим изделием. По краям ковра они старательно выткали рисунки солнца и бараньих рогов, что символизировало тепло и изобилие в доме. В центре ковра на этот раз решили изобразить плод граната, его изображение означало пожелание плодородия и семейного счастья девушкам в будущем замужестве. Всего несколько дней работы, и на нем заиграют яркие солнечные символы, вытканные из шерсти, обработанной желтым шафраном, охрой и хной.

Рефаим услышал возбужденный шепот, прерываемый сдавленным смехом. Вскоре из-за двери высунулись головы двух девушек. Отец перехватил взгляд старшей дочери Севар – она слишком откровенно, с заметным интересом рассматривала нового работника, который, судя по всему, был ненамного старше нее.

– Севар! Мариам! – с негодованием прикрикнул на бесстыдниц отец. – Хворост принесли? Скоро очаг совсем остынет! Вы что, ждете в гости Ахримана?

Огонь в очаге, по поверью в этих краях, не должен был гаснуть ни днем, ни ночью. Иначе это могло повлечь за собой появление в доме дайвов – слуг беспощадного злого духа Ахримана.

Девушки спрятались за дверью.

– Принесли! – запоздало послышалось оттуда. Митридат с чужестранцем зашли в мастерскую.

– Как он хорош, этот новый работник отца! – сползла по стене на пол старшая из сестер, круглощекая Севар. – Ты видела, какие у него глаза! Как два солнца! Он мой бог! – мечтательно произнесла она.

– Он похож на дайва! Страшный и черный! – хихикнув, неосторожно пошутила младшая сестра.

– Сама ты похожа на дайва!

Севар, несмотря на пышные формы, легко вскочила на ноги. Приблизившись к сестре, схватила ее за косу и рванула на себя.

– Скажи: он самый лучший! – потребовала она.

– Пусти, мне больно! Он самый лучший! – чуть не плача воскликнула Мариам.

Она давно привыкла во всем подчиняться вспыльчивой командирше Севар, несмотря на то, что они последовали одна за другой у матери с разницей всего в один Новруз[19].

– Он самый лучший, – повторила удовлетворенная ее ответом Севар и выпустила из рук косу. – Он самый, самый…и он будет мой!

– Ты с ума сошла! – в страхе прошептала Мариам, младшая, но не настолько глупая, чтобы не понимать, чем чревато осуществление подобного желания.

Она выглянула во двор – не долетели ли слова сумасбродной сестры до ушей строгого родителя.

– Ты хочешь наслать на дом гнев наших богов? – зашептала она возмущенно громким шепотом. – Он же иноверец! Неверный! Нечистый!

Мариам не на шутку испугалась за свою сестру.

– Мое сердце твоих слов не понимает!

Севар еще раз дернула сестру за косу и закружилась по комнате, заливаясь счастливым смехом.

Прощайте – и вам простится

«Господь! Дай мне силы утешать, а не быть утешаемым. Понимать, а не быть понятым. Любить, а не быть любимым. Ибо, когда отдаем, получаем мы. И, прощая, обретаем себе прощение…»

Мать Тереза

Ванея возвращался на постоялый двор.

В отличие от товарищей, занятия для себя он так и не нашел. Во всех лавках и мастерских работали целыми семьями, стараясь привлечь каждого из членов.

…Неисповедимы пути Господни…

У входа в гостиный двор, на камне сидел мужчина средних лет и то ли стонал, то ли всхлипывал. Ванея невольно задержал шаг, проходя мимо, взглянул на того через плечо.

– Сынок, – тут же обратился к нему на арамейском мужичок, словно только и ждал этого момента, – ты меня помнишь? Я тоже пришел с караваном третьего дня.

– Беньямин?! У тебя случилось горе? – Ванея присел рядом и участливо посмотрел на страдальца. – Чем я могу помочь?

– Чем ты можешь мне помочь, чужестранец? Разве что выслушать. – Беньямин осушил краем рукава мокрые глаза и тяжело вздохнул. – Знай же, юный муж, нет предательства страшнее, чем от близкого человека.

– Так предают только близкие. Посторонним нет до тебя дела, – пожал плечами Ванея.

Беньямин с интересом посмотрел на мудрого юношу, от которого, судя по всему, можно было дождаться дельного совета.

– Кто предал тебя, Беньямин?

– Единокровный брат! – устало провел рукой по лицу несчастный.

– Что он сделал?

– Намеренно уничтожил мой виноградник и оставил меня без урожая, а значит, и без дохода. Чем мне теперь кормить своих детей, если он лишил меня всего?! – мужчина, не в силах больше сдерживаться, заплакал навзрыд.

Ванея похлопал его по спине.

– Разве брат мог так поступить с братом? – искренне удивился он. – И зачем ему было так вредить тебе?

– У него самого дела идут плохо…

Беньямин вытер глаза и, заикаясь, начал рассказывать.

– Прошлым летом был плохой урожай ячменя, так его зернотерка всю осень и зиму простояла без дела. Но разве его сиры[20] пустовали? Мало я выручал его зерном, да и деньгами? Помогал, чем мог своим племянникам. Так его зависть заела, что жаркое солнце пошло на пользу моему винограду и мне удалось немного заработать…

– Он сам тебе сказал об этом?