Один маленький грех

— Да, я слышал об этом, — отвечал он. — Но столь достойные джентльмены редко появляются в тех кругах, где я бываю. По крайней мере вы двое очень украсили это скучное время года в Мейфэре.

Эсме прищурилась.

— Ладно, Аласдэр! — наконец выпалила она. — Какое вам дело до того, что мы сжигаем мосты? Вы не испытываете никакого уважения к обществу. Еще бы, вы ведь даже не живете здесь! Да, тетя Ровена хочет видеть меня счастливой, а для нее это означает замужество.

Он какое-то время недоверчиво смотрел на нее.

— А что это значит для вас, Эсме? — спросил он, понизив голос. — Мне просто любопытно, видите ли. И это мое дело, потому что за кого бы вы ни вышли замуж, этот человек сделается частью жизни Сорчи.

Эсме хотелось оспорить его логику, стереть насмешливую улыбку с его губ, но она не могла найти подходящих фраз. Она вскочила со своего кресла и нервно заходила по комнате.

— Вы знаете, что я никогда не выйду замуж за человека, который не испытывал бы симпатии к Сорче, — сказала она с тихой яростью. — После того, через что я прошла, не смейте предполагать что-нибудь другое.

Аласдэр, конечно, встал, как только она поднялась. Теперь он стоял рядом с креслом, большой и молчаливый, глядя, как она приближается к нему. Это не был прежний красивый и обворожительный bon vivant[4]. У него были суровые и усталые глаза. Твердый рот, плотно сжатые челюсти. Наконец он склонил голову:

— Мои извинения.

Слишком рассерженная, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, она повернулась и снова заходила по комнате.

— Да, я считаю — мне следует выйти замуж, — продолжала она. — Вы сами говорили мне это, если помните.

— Следует? — повторил Аласдэр, игнорируя ее замечание. — Это звучит зловеще.

Она сложила руки на груди и смотрела в окно невидящими глазами.

— Я имею в виду, что хочу определиться, — отвечала она, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно. — Я не хочу походить на свою мать. Мне не нужны волнения и драмы. Аласдэр, я хочу жить своей жизнью, иметь свою семью. Я хочу быть частью чего-то, чего у меня никогда не было. Как вы не понимаете?

Наконец-то он, кажется, слушал ее, а не изливал собственное разочарование.

— Хотел бы я понять, — тихо сказал он.

Не отворачиваясь от окна, Эсме продолжала:

— Я всегда жила в чьем-то доме. В чьей-то жизни. Я всегда жила под покровительством одного или другого отчима, меня терпели, а иногда даже испытывали ко мне привязанность, но все же я никогда по-настоящему не была частью чего-то. Вы понятия не имеете, Аласдэр, что это такое. Чувствуешь себя пятым колесом у кареты. Пыльным углом в комнате, которую не используют. И я до смерти устала от этого.

— Я сожалею. — Слова прозвучали так близко, что она вздрогнула.

Эсме приложила пальцы к губам, чтобы не сказать что-нибудь еще более жалобное и глупое. Она чувствовала тепло, исходящее от его тела, — он теперь стоял позади нее. Она замерла, когда он положил руку ей на плечо. Его рука была тяжелой и теплой, она давала покой и утешение, хотя она знала, что ей не следует принимать утешение от него.

— Я сожалею, — снова сказал он. — Может быть, Эсме, я понимаю больше, чем выдумаете.

Она коротко и горько рассмеялась.

— Позвольте мне усомниться в этом. Он долго молчал.

— Эсме, можно чувствовать себя лишним, даже живя собственной жизнью, мне это доподлинно известно, — наконец произнес он. — А жить в таком месте, где вы сейчас находитесь, значит быть частью чего-то.

Она подняла голову и теперь видела его смутное отражение в окне.

— Что вы хотите сказать?

Он пожал плечами и уставился в пол.

— Не знаю, — сказал он. — Я вдруг вспомнил свое детство в Шотландии. Временами мне кажется, что я никогда не чувствовал себя там своим.

— Но у вас были дом и семья.

— О, будьте уверены, — признал он. — Но чувство принадлежности к семье не такое простое, как вам представляется, Эсме. Оно… оно гораздо сложнее. И это чертовски трудно объяснить.

— Хотела бы я понять, — настаивала она, повторяя его слова.

Было видно, что он колеблется, что ему нелегко говорить об этом.

— Просто я не был похож на других в своей семье, — тихо заговорил он. — Шотландцы — благоразумный и обстоятельный народ, как вы хорошо знаете, а мое семейство еще благоразумней и обстоятельней, чем многие другие. Но я… ну, я был другим. Я был сам по себе, я был проказником и любителем рискованных приключений. Сущий чертенок, как говорила Старушка Макгрегор. Я не мог оставаться серьезным две минуты кряду. Еще школяром я начал выпивать и играть в азартные игры, а после стал еще хуже. Мой отец глубоко разочаровался во мне, и я уехал в Лондон, чтобы не быть у него на глазах. Это, казалось, всех устраивало.

— Но почему? — спросила она. — Молодые люди должны перебеситься, отдать дань юношеским увлечениям, а у вас, уверена, были способности.

— У меня была способность к математике, — согласился он. — Дар, который я не стал взращивать, а растрачивал за игорными столами. Но помимо этого у меня не оказалось других талантов, разве что внешность и обаяние. Мой отец таковыми их не считал. Он без конца громко недоумевал, почему я не похож на своего брата Меррика.