Один мертвый керторианец

— Тогда вообще все понятно, — протянул он. — Вы и от бабок-то не отказывались. Только вывеску поменяли. Сменили имена на вымышленные.

Я перебил его из любви к справедливости: Не так. Вернули настоящие, а те — вымышленные.

— Ладно, пусть так. Изменили имена, Форбс изменил внешность — вам и этого не требовалось, — и скрылись сюда. Новая Калифорния была только что открытой, неколонизированной планетой, даже называлась просто Спика III… Ха! Вот и еще одна загадка прояснилась. Помнится, сразу после открытия на эту планету претендентов хватало. Еще бы! Такой лакомый куш — чуть ли не лучшие условия для жизни в Галактике, и терраформирование не требуется. Как все удивлялись, когда в итоге Спика III стала независимой республикой. А чему удивляться? Вы ее попросту купили и защищали своими деньгами! Может, вы и название ей дали?

Я со вздохом кивнул. Дали.

— Постойте… — Было видно, что Уилкинс сам поражается ходу своих мыслей. Так удивление не разыграть. — Но вы же действительно ее купили. С потрохами. И развели тут демократию, хотя могли сделать просто собственное поместье. И это при том, что сами вы — наследственный аристократ!

— Да какого черта!? — взвился я, едва не выронив сигару. — Это кто вам сказал?!

На лице Уилкинса прорезалась привычная усмешка.

— Да вы, сэр, послушайте хоть раз со стороны, как разговариваете со слугами.

— А как? — опешил я. — По-моему, вежливо.

— Безусловно. То-то и оно, что вежливо. Как ни один выскочка не стал бы. Только настоящий аристократ не доказывает на каждом шагу свое превосходство — он и так в нем не сомневается…

Тут он меня поймал — не поспоришь. Я сам частенько подумывал об этом, когда обращал внимание на прямо-таки изысканную вежливость Принца.

— То есть вы собственноручно отказались от политической и военной власти над целой планетой, — продолжил тем временем Уилкинс. — Сохранили только экономический контроль. Создали и развили корпорацию, равных которой поискать, и теперь загребаете денег столько, сколько на ринге не наколотить было даже вам. И при этом — в тишине и покое. До последнего времени… Вы — великий человек, босс!

Тут я не выдержал и рассмеялся:

— Не хотелось бы вас разочаровывать, Уилкинс, но я с детства не люблю пожинать чужие лавры. И бокс, и мои титулы, и моя маска, и Новая Калифорния, и Голливуд — все это Адриан Форбс! Он был головой, а я — только руками.

— В таком случае он гений.

Я был согласен с этим вердиктом.

— Но тогда, босс, я не понимаю главного. Почему вокруг вас завертелась эта дикая мясорубка? Если не деньги, то что?..

— Жизнь.

Он нахмурился:

— Я всегда считал, босс, что чья-то отдельно взятая жизнь представляет интерес только для ее обладателя. Или бывает по-другому?

— Бывает. Хотя… мм… наш случай — единственный… в своем роде…

— В каком же? — с усмешкой переспросил он, хотя явно не ожидал ответа, а через несколько секунд сокрушенно покачал головой: — Да, опять я полез с вопросами… Скверно. Но не могу удержаться — впервые в жизни я нахожусь в гуще событий и при этом не понимаю, что происходит вокруг.

— Думаете, я понимаю? — огрызнулся я. Уилкинс хотел было возразить, но передумал, помолчал, а затем чуть склонил голову набок.

— Ну так давайте разберемся, босс! Я глубоко затянулся. Раз, второй и третий. Так, так и так…

— Ну давайте.

И я второй раз за два дня повел рассказ о том, что людям знать было вовсе не обязательно. Эта версия была значительно сокращена в своей керторианской части, зато куда более подробна и обстоятельна в отношении событий последних дней. Я выложил Уилкинсу имена, фамилии, адреса… короче, все, что знал сам. Так что в результате этого рассказа его осведомленность о происходящем мало в чем уступала моей. И сделал я это, честно говоря, не из каких-то возвышенных лирико-романтических побуждений — мною руководил прагматичный расчет. Во-первых, мне искренне хотелось, чтобы шеф моих телохранителей имел возможность исполнять свои обязанности максимально хорошо: в реальности угрозы сомневаться не приходилось, я и без того оставался жив лишь благодаря случайности или, если угодно, чуду. И во-вторых… Чем лучше я узнавал Уилкинса, тем больше ему удивлялся. Фактически к моменту этого разговора я уже был готов поставить его аналитические способности выше своих собственных (признание, не требовавшее от меня больших душевных усилий). Поэтому мне попросту хотелось услышать дельный совет — сам я запутался.

Однако молча и внимательно слушавший мою повесть (а на нее ушло немало времени) Уилкинс не стал торопиться с выводами. Когда я закончил, его лицо приняло слегка обескураженное выражение, похожее на то, какое было при первом знакомстве с подлинными возможностями моего кулака. Он встал (мы, естественно, давно уже сидели на тренажерах), принялся разгуливать по залу, разминая затекшие мышцы, и, лишь как следует размявшись, вернулся и сообщил: