Один момент, одно утро

– Сначала я ничего не хотела говорить, – признается Карен.

Ее голос разносится под высокими сводами, и это ее смущает. Она немножко пятится назад, стараясь, чтобы ее голос звучал потише.

– А потом подумала, что нельзя так, что, может быть, буду жалеть об этом всю мою оставшуюся жизнь.

Она видит ряды знакомых лиц, все на нее смотрят. На каждом лице явно выражаются чувства беспокойства и ожидания, люди хотят, чтобы она пояснила, что хочет сказать. Она видит усталость, замешательство, десятки вопросов «почему?». Но больше всего она видит скорбь по человеку, которого и они потеряли. Она никогда не встречалась раньше с таким горем. Это душит ее, несколько секунд она не может говорить. Но нужно. Она должна. Карен глотает слезы.

– И вот я подумала, что расскажу вам, чтó я любила в Саймоне. И начала составлять список. – Она смотрит на лист и читает: – Его густые блестящие волосы. – Она улыбается и смотрит на Алана. – Знаю, это смешно, что я поместила это в самое начало, но это первое, что мне вспомнилось. Для тех из вас, кто не знал: Саймон очень гордился своими волосами.

Алан проводит рукой по лысеющей голове; его жена кладет голову ему на плечо и пожимает руку.

– Список продолжается. Его смех. Его чувство юмора. Его отцовские способности… Потом я подумала, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой; это не объясняет всего, кем Саймон был. Вы ведь не хотите слушать только перечень его лучших качеств, верно? Он состоял не только из них. Он не был совершенен. Совсем нет.

Она слышит смешки.

– И тогда я стала записывать его недостатки и, пока писала, поняла, что их-то я и любила в Саймоне больше всего, даже, может быть, больше, чем достоинства. Его недостатки и делали его тем, кем он был. Мой муж добрый, щедрый, смешной, общительный, восхитительный человек. – она кашляет и добавляет: – Был. – Потом берет второй лист. – Вот. Я любила, что он всегда и всюду опаздывал. Не совсем опаздывал, а чуть-чуть, но всегда. Но он действительно клял себя за это, постоянно ругал себя, хотя в действительности умел ценить. То есть да, он часто опаздывал минут на десять, а то и на двадцать, но редко больше, не то что некоторые, которые заставляют вас ждать часами или отменяют встречу в последнюю минуту. Нет, на него можно было положиться, ты всегда знал, что он придет – он просто всегда заканчивал работу на несколько минут позже остальных. Поэтому, пожив с ним, я вскоре научилась делать поправку: добавлять четверть часа к назначенному времени. Видит Бог, он не догадывался сделать это сам и просто говорил, что на несколько минут опоздает, но – что ж, – она пожимает плечами, – не догадывался…

Молли и Люк улыбаются и согласно кивают.

– Еще одно, – продолжает она без остановки. – Он баловал детей.

Карен видит, что ее мать сияет.

– Когда дело касалось Молли и Люка, он превращался в пластилин, они делали с ним, что хотели. Он не устанавливал границ. Он давал им добавку, когда я хотела оставить еду на следующий день, он разрешал им уходить из-за стола, когда я хотела научить их доедать все, а когда шел с ними в магазин, то возвращался с кучей вещей, которые они уговорили его купить. Из-за этого наш дом уже не вмещает всякой всячины. И, признаю, это выводило меня из себя. Я представлялась большим злым волком, который требовал дисциплины. Я редко покупала детям подарки просто так, потому что Саймон делал это слишком часто. Но потом я поняла, как мне повезло. Родители не бывают совершенны, и к недостаткам Саймона можно причислить то, что он позволял Молли и Люку очень многое, потому что любил их. А разве не лучше, когда отец слишком любит детей, чем когда любит их недостаточно? Они абсолютно обожали его. – Карен смотрит на Молли и Люка и снова задумывается: поняли они хоть что-то из сказанного ею?

Они смотрят на нее снизу вверх, широко раскрыв глаза. Карен удивлена, она думала, что они будут отвлекаться. Но они ведут себя не так, как обычно в церкви. Филлис наклоняется, чтобы по очереди обнять детей.