Один на дороге

Я записывал, думая, что на свете намного больше известного, чем мы думаем; мы просто не знаем, что какая-то информация, которую мы долго и порой тщетно пытаемся получить, на самом деле имеется уже в готовом виде у какого-то человека, находящегося, может быть, совсем рядом с тобой. Мы очень мало знаем о том, что мы знаем — начиная с того, что было известно за тысячелетия до нас и что мы снова и снова открываем заново, выдавая за последнее слово науки, и кончая тем, что мы собираемся открыть завтра, но что уже сегодня открыто кем-то по соседству. Небольшую часть работы по выяснению известного выполняет патентное бюро, но только в узкой области. Нужно что-то такое — информационный банк, что ли.

— Вы ешьте, у вас все остыло.

— Черт с ним, — отмахнулся я. — Простите, а фамилии его она не называла? Этого деятеля?

Он нагнулся, достал из стоявшей на полу сумки — такие носят на ремне через плечо — толстую конторскую книгу, полистал ее, держа на коленях.

— Шпигель.

— Спасибо. — Я записал фамилию. — Может быть, это нам в чем-то поможет. Знаете, мы тоже старались найти что-то такое…

— Порой неофициальные пути оказываются короче.

— Да, конечно. — Я оглянулся в поисках официанта; вдруг возникло ощущение цейтнота, показалось, что нельзя терять ни минуты. Быстро проглотил все, что оставалось на тарелке. Не стал даже дожидаться кофе, хотя без него у меня всегда остается ощущение незавершенности трапезы. Если улечься сейчас же и встать с утра пораньше, то еще до обеда мы побеседуем — там — с мадам Шамборской… Официанта, конечно, не было, эти люди обладают способностью исчезать как раз тогда, когда они нужны; я сунул деньги под пепельницу.

— Простите, мне нужно спешить… С удовольствием встречусь с вами еще.

— Номер пятьсот двадцать один, — кивнул он. — Счастливо.

IV

В номере я помедлил перед постелью. Она была застлана — наверное, в наше отсутствие заходила горничная, но белье, конечно, не сменила. Кровать широкая, двухспальная, но я все же поразмыслил, не потребовать ли чистых простыней. Не то чтобы мне было противно ложиться в постель, в которой до меня спала почти незнакомая женщина: походная жизнь — а каждому военному приходится хватить ее больше или меньше — не способствует развитию привередливости в отношении быта. Но что-то в этом было противоестественное, словно бы я собирался погрузиться сейчас в тепло ее тела, и это показалось мне нечестным: только что я попрощался с нею, ясно дав понять, что больше встречаться не хочу, не считаю нужным, отказался от всякого продолжения знакомства; и сделал совершенно правильно, ведь не за такими приключениями я приехал сюда. Но простыни сохранили память о ней… Я сжал губы. Что, в самом деле, за рефлексия? Не мальчик же… Забыть все это дело, и чем скорее, тем лучше. А что до простыней, то мало ли приходилось спать и вовсе без них — на шинели, на соломе, на голых нарах, на земле, черт знает на чем…