Один на льдине

Обвинение признать имеющим силу... Девятнадцати свидетелям не верить как попавшим под влияние Михалева и дающим заведомо ложные показания... Показаниям самого Михалёва веры нет, и суд верит только показаниям львовского имярека. Определить меру наказания для Михалёва Николая Александровича - два года лишения свободы и присовокупить к ним не отбытые девять месяцев..Кстати, по УК Украины 2 года это максимальный срок за подделку документов.

Финита.

Я раскрутился в зоне. Тот из вас, многоуважаемые дамы и господа, знает, что это такое - раскрутиться в зоне, тот поймет меня. А кто не знает, тем вряд ли объяснишь. Когда в камере узнают об этом факте, то восклицают что-нибудь типа "ништяк". Мол, ты что: убил кого? И через тюрьму, которая встретила меня, как героя, меня этапируют в Волынскую область, в Маневичи. И все же, утешался я, меня не признали особо опасным рецидивистом, поскольку новая статья квалифицировалась не как мошенничество, а как дебютная в отношении меня - подделка документов. И задача минимум все же была решена.

Глава девятнадцатая.

Дорога на север

1

И все же я ушел на поселение.

Зона в Маневичах занималась мебельным производством.

"Хозяин", узнав из материалов дела, что я "великий" изобретатель и конструктор, тут же предложил мне повторить Сарнинскую шутку - создать отдел нестандартного оборудования ,изготовить пружино-навивальные станки, по образу и подобию, как в Сарнах.

Подобрал инженеров, быстро сконструировали и освоили в производстве новые станки, имея опыт сарнинской зоны. "Хозяин" выполнил свое обещание . Опять суд, я освобожден на поселение,но уже не на Украину, а на Север.

И через всю Украину - с запада на восток, через Россию на север идет, стучит по рельсовым стыкам мой временный дом - вагонзак.

Та же селедка, те же ополоски чая и мизерные порцайки сахара, те же духота и вонь. Нынче, вспоминая все это, я поражаюсь той чудовищной выносливости, которая проявляется в обычном человеке, загнавшем себя и гонимом законом в нечеловеческие условия несвободы.

И только единственное родное существо - моя мама, наверное, помогло мне выжить, хорош я или плох был для общества.

Ты можешь думать или не думать о ней головой. Но твоя замордованная душа сама знает, что тебя любят где-то на большой земле и ждут с сердечным теплом и надеждой. Тогда мне не дано было понять, что я выжил маминой, любовью, ее отвержением себя, ее способностью простить и не корить, понапрасну тратя верные слова. Ей уже оставалось жить совсем немного, когда я уходил этапом на север. И я, знавший различные меры судебных кар, говорю всем, что наказание вечной разлукой с той, кто родила тебя в муках и влила в тебя всю себя кровью, потом, материнским молоком и истекающим в позоре временем - самое страшное из наказаний. Оно не кончается и только усиливает со временем стыд и скорбь. Так поздно и так неизбежно приходит осознание неоплаченного, неоплатного долга.

2

Впервые увидев картины комяцкого края57 на пересылке Микунь-2, я не мог и предположить, что судьба моя завяжется здесь в тугой жизненный узел.

С поезда выходим по двое. На каждого охранник с собакой, натасканной на человекозека. Звучит команда:

Присесть! Руки за голову!

В грязь, в болотину, в снег, в помет. Невольно и бесполезно думаешь: зачем руки-то за голову? Кто-нибудь может объяснить? Потом этап начинают поголовно пересчитывать - сидишь на корточках. Потом передают старшему офицеру - сидишь. Тут и понимаешь, почему на вопрос: "Где ваш Ванька?" отвечают, что сидит Ванька, если даже в это самое время Ванька валит большую ель на лесоповале.

Затем пересчет людей и зубов кончается. Собаки лают, хрипят, рвутся с поводков - этап садится по "воронкам" и вперед.

Когда этап пришел сюда, еще стояла северная пора бабьего лета - август на паутинках, сладкое обмирание природы и надмирное эхо летнего солнышка в низком-низком небе. Из этой вечности ты сразу же шагаешь в черный гроб пересыльной тюрьмы. Немало я их повидал, но такого вшивого бугра, тараканьих угодий и крысиной вольницы видеть не доводилось. Куда уж Ильичу с его Шушенским и охотой на дупелей с зайцами! Куда Сарновской колонии с ее борщами да ушицей из рыбы хек. Здесь уха из рыбы хер - ржавая селедка и жидкая баланда. С Украины приехали румяные, здоровые хлопцы и на свежий взгляд казались мне новобранцами в аду...

Здесь я впервые увидел чумазых и грязных, как босяки, зека. Здесь увидел чумазое, как роба интинского шахтера, небо, которое не отличается колером от луж и грязи, сквозь которую проброшены устрашающе же грязные досчатые тротуары. Попросту говоря, горбыль горбылевич, брошенный под ноги замызганных карантинных людишек с Урала и Украины, из Казахстана, Воркуты, Москвы, Мурманска. И вспомнил я не раз, как бросал цветы и ковровые дорожки под ноги оперных див у служебного театрального входа, как они шли по ним, умело показывая, что всего лишь снисходят к маленьким слабостям сильного пола. Ого! В каком мире, на какой планете, в каком веке или в чьем глупом сне все это было, господа?