Один плюс один

И вышел из темноты во вспыхнувший тусклый круг света от пыльной лампочки, чтобы он мог меня увидеть.

Увидел.

Попятился, выставив нож перед собой.

— Ну, и что дальше? — поинтересовался я.

— Вы… ты чего тут делаешь?

— А ты?

— Это наш подвал!

— Это ты так думаешь, — опроверг я его притязания.

— Вот я сейчас ребят позову… — неуверенно протянул он.

— Ребят — это хорошо, — одобрил я. — А то тебя одного мне, пожалуй, маловато будет. Я сегодня голодный.

Я сказал почти правду. Я действительно проголодался. Но… он — не мой «клиент».

— Чего? Ты — чего?

— Голодный я, говорю, — пояснил я и широко улыбнулся, продемонстрировав ему клыки.

Когда панический топот ног стих, я направился к другому выходу. Попугал — и хватит. Все равно ему никто не поверит. Впрочем… теперь уже действительно — все равно. «Nothing else matters». По нашему следу идет Бессмертный Монах. Если Генрих не врет, он находил наших всегда и везде. Находил и убивал. Редко кому удавалось от него скрыться. Сам Генрих тоже знал о Монахе только по рассказам других, и в первую очередь — своего Отца.

Моя посмертная «жизнь» стремительно рушилась, все летело под откос… «А может, это и к лучшему?» — вдруг подумал я, и внутри что-то сладко екнуло в предвкушении неизбежного, страшного — но при этом такого манящего, желанного…

Я помнил это чувство.

Впервые я ощутил его, когда понял, кто такой Генрих на самом деле, но ничего изменить уже было нельзя — я умирал, зная, что со мной произойдет, что это не конец…

И потом, когда лежал в гробу, уже очнувшийся, но еще не в силах пошевелиться, а собравшиеся в моей квартире дальние родственники деловито обсуждали, как со мной поступить: кремировать или похоронить так? А я лежал и ничего не мог сделать!

Хорошо, что хоронят только на третий день…

Ну а в третий раз… в третий раз я встретил Ее.

Глава I Nothing Else Matters

Trust I seek and I find in you

Every day for us something new
Open mind for a different view
And nothing else matters.

«Metallica», 1991

1

Это неправда, что у вампиров не бывает друзей. У меня, например, они есть. И не только среди таких же неприкаянных покойников, как я сам. Среди живых — тоже. В том числе и тех, кто знал меня еще при жизни. Как это может быть? — спросите вы. — Они что, в гробу меня не видели? Видели они меня в гробу, видели — ну и что? Трудно, что ли, было списать все на летаргию? Трудно, что ли, было обаятельно (без клыков, боже упаси!) поулыбаться, где надо, сунуть кому надо «на лапу» — и «воскреснуть» официально?

Нет, конечно, проблем хватало. Днем мне на улицу ходу нет, а вечером все похоронные конторы, ЗАГСы, паспортные столы, отделения милиции, ЖЭКи и т.д. закрываются, так что пришлось изворачиваться, выписывать доверенности, давать взятки, а иногда и рисковать своим посмертным существованием. Тем не менее за пару месяцев я все уладил, хотя крови эти паразиты из меня попили немало! Но я на них тоже отыгрался и попил их крови — уже в буквальном смысле. Так что в итоге парой наиболее закоренелых бюрократов стало меньше.

Только все это были еще цветочки. Те самые, которые поначалу приносят на могилу. (Извиняюсь за черный юмор, но какой еще юмор может быть у вампира?)

Самым худшим оказалось не это. Я до сих пор не знаю, какое проклятие для вампира худшее: совесть или скука? Наверное, все-таки совесть. По крайней мере, поначалу больше всего досаждала именно она. (Может, это я такой неправильный вампир?) …Или все же скука? Со скукой, конечно, можно как-то бороться, притворяясь живым, занимаясь тем, что и раньше: книги, музыка, фильмы, долгий, едва ли не до утра, треп с друзьями, анекдоты, карты, женщины… О да, женщины! Я находил в этом какое-то извращенное, садистское удовольствие: знали бы они, с кем ложатся в постель!..

Некоторые из моих партнерш обращали внимание на мои холодные руки, но я неизменно отшучивался: «Они и при жизни такие были». При этом я нагло врал: при жизни мои руки были куда теплее.

А потом, во время очередной бурной ночи, на меня нашло затмение, и очнулся я в окровавленной постели, и завыл от бессилия, глядя на разорванное горло и остановившиеся глаза еще недавно так страстно целовавшей меня женщины…

Совесть… Кто не был в моей шкуре, тот не знает, что это такое! Неоднократно я пытался наложить на себя руки, но всякий раз внутри подымалась властная темная волна, отшвыривая меня назад от той грани, за которой ждали покой и забвение. Прав Генрих: вампиры неспособны покончить с собой. Так что мне оставалось жить (если только посмертное существование можно назвать жизнью), мучиться от сознания того, что я — убийца, монстр, чудовище, оживший кошмар, бродячий труп, гнусный кровосос, урод гофрированный… как я только себя не называл в припадке самобичевания! — и продолжать убивать. Я ничего не мог с этим поделать!

Что? Выпивать человека не до конца? Оставлять в живых?

Ха-ха три раза! Не бывает!

…Почему?

Не спешите. Всему свое время.