Один против судьбы. Повесть о жизни Людвига ван Бетховена

У Людвига мыслей много, но язык отказывается служить ему. Пока он подыскивает нужное слово, речь уже идет о другом. Образования ему и в самом деле не хватает. Вот если бы он знал этих древних писателей, о которых говорил каноник!..

Людвиг с головой окунулся в чтение, поглощая сочинения древних и книги современных писателей. Но во время бесед у Брейнингов по-прежнему хранил молчание. Опять он усаживался в уголок и сердито хмурился, когда кто-нибудь приближался к нему. Только госпожу Брейнинг он не отпугивал своим неприветливым словом. А она обязательно находила Людвига в его убежище.

— Тебя кто-нибудь обидел, Людвиг?

— Нет.

— Может быть, ты кого-нибудь обидел?

— Тоже нет.

— Так почему же ты сидишь такой потерянный?

Он молчит, опустив глаза. Она не спрашивает больше ни о чем.

Но и она знает лишь одно лекарство для него: образовывайся, учись, читай! Он бы и рад, да нельзя же одновременно играть на рояле и читать! И не может человек играть на обеде у его светлости и в то же время учиться французскому!

Людвиг не жалел сил, стараясь пополнить свои знания. Читал по ночам, дорожил каждой секундой. И постоянно ощущал, как он отстал от молодых людей, бывавших в доме Брейнингов, понимал, что Франц Вегелер и его друзья только еще раздумывают над тем, кем быть, а у него уже есть имя. Заботливый Нефе всячески содействовал его славе. Недавно Людвиг прочитал в газете:

«Этот молодой гений заслуживает того, чтобы оказать ему поддержку и дать возможность ездить с концертами. Если он будет продолжать, как начал, он станет вторым Вольфгангом Амадеем Моцартом».

Но к чему все это, если «второй Моцарт» явно чувствует, как неловок он в обществе, неуклюж, необразован. Пробелы в образовании сковывают его, будто кандалы. Нефе самоотверженно помогает ему, советует, добывает книги, но признает, что и в музыке Людвигу образования недостает.

Он делился с ним своими познаниями со всей возможной щедростью и наконец вынужден был сказать ему:

— Скоро, Людвиг, я уже не смогу быть полезным тебе. Ты должен ехать. Ехать в Вену, к Моцарту. Только он может учить тебя.

Неслыханно смелый план! Моцарт — бог музыкального мира. В Вене есть и другие мастера композиции — например, Глюк и Гайдн, но они уже стары и миновали вершину своей славы. Мир верит в восходящую звезду, в Моцарта — пианиста, прославленного с детства, композитора, создавшего мелодии, благозвучнее которых человечество еще не знало.

Людвиг Бетховен тоже верит в Моцарта, но его охватывает страх при мысли, что он окажется лицом к лицу с великим Моцартом и скажет ему: «Я хочу быть вашим учеником!» Такое возможно только в воображении.

— С какой стати Моцарт будет интересоваться каким-то пришельцем из Бонна? — спрашивал он.

У Моцарта

Беседа так стремительна, что собеседники не могут усидеть на месте. Один розоволицый, светловолосый, другой, смуглый, с резкими чертами лица, брюнет, — оба не уступают друг другу в стремительности речи. Комната невелика, к тому же ее загромождает большой рояль, и они мечутся по свободному пространству, как разъяренные львы. Иногда они невольно уступают друг другу, когда чувствуют, что могут столкнуться.

Они говорят то по-итальянски, то по-немецки. Оба возбуждены и сильно жестикулируют. В речь немецкую иногда вплетаются слова итальянские, а в мелодичную итальянскую вдруг врываются грохочущие немецкие фразы. Их пылкая беседа совсем не ссора, это всего-навсего дружеские переговоры композитора и либреттиста.

Моцарт сочиняет новую оперу, а поэт Лоренцо да Понте — либретто к ней. Итак, музыка будет немецкая, а слова итальянские. В этом нет ничего удивительного! Сказал же кто-то в Вене, что если человек идет в оперу, то, разумеется, он идет в оперу итальянскую.

Сыны Рима, Неаполя и Венеции властвуют в европейской музыке, как некоронованные короли. Лишь немногие решаются иногда заикнуться, что пора бы со сцены звучать родному языку вместо пришлой итальянщины. Но разве порядочное общество станет посещать театр, со сцены которого звучит плебейская речь!

Вольфганг Амадей Моцарт, которому минул тридцать один год, уже сделал безуспешную попытку создать немецкую оперу и уж теперь-то будет держаться привычного порядка! Либретто будет итальянским, это несомненно.

К сожалению, у них разные взгляды на главного героя оперы — Дон-Жуана. Моцарт мелькает по комнате быстро, как смычок в руках скрипача, и страстно протестует:

— Вы делаете из Дон-Жуана какого-то шута, только для того и присутствующего в опере, чтобы смешить публику!

Да Понте обладает бурным темпераментом, его речь льется с невиданной быстротой:

— Только так и должно быть. Опера о Дон-Жуане может быть только комической! Вы напишете веселую музыку, а я — текст, который будет сверкать остроумием.

Моцарт отрицательно повел пальцем:

— Но я не обязан поступать, как все. Театр должен быть правдив, как сама жизнь! Немного драматичного, немного смешного!

— Но вы, маэстро, копаете могилу своей славе! Смотрите, как бы в театре не оказалось аплодирующих только двое: я и вы. Общество хочет повеселиться. Никто вас не поймет!