Один против судьбы. Повесть о жизни Людвига ван Бетховена

— Я теперь сижу за одним пультом вместе с новым альтистом, чехом Рейхой, — объяснил Людвиг. — И вижу, что он гораздо образованнее меня. Мы вместе с ним запишемся на философский факультет.

— Этот Рейха хороший парень, но как музыканту ему с тобой не сравняться никогда, если ты будешь много работать. Ну и, конечно, тебе нужна Вена! И ничего иного!

И он вперил проницательный взгляд своих быстрых очей в смущенное лицо Людвига.

— Я не тороплюсь в Вену еще по одной причине, — ответил он учителю.

— Это тайна?

— Нет. Я боюсь, что меня постигнет судьба Моцарта.

— Судьба Моцарта? Но ей ты мог бы разве только завидовать! За исключением старого Гайдна, в Европе нет музыканта более прославленного.

— И, несмотря на это, он летел вниз головой с лестницы архиепископского дворца. Наш курфюрст далеко не ангел, но он не позволяет себе и не позволит другим пинать ногами своих музыкантов!

— Ах, вот оно что, — протяжно и едко молвил Нефе. — Юноша хочет оставаться запеленатым в боннских пеленках, а свое будущее готов отдать за поглаживание по головке. Это верно, у нас людей пинками не поддают. Зато у нас могут замуровать человека в канцелярских бумагах. Не забыл ли ты, как со мной обошлись, когда у нас новый Макс сменил старого?

Людвиг опустил глаза, а негодующий капельмейстер язвительно вопросил:

— Так ты теперь о Вене уже не помышляешь?

— Конечно, помышляю. Я непременно поеду! Но мне кажется, что близятся перемены и скоро нам всем будет легче дышаться.

— Что означает — нам всем? — раздраженно спросил Нефе.

— Что-то огромное готовится во Франции и отзовется у нас. Всем это ясно, маэстро. Король запутался в долгах. Чтобы найти выход, созвал Национальное собрание. Но третье сословие отказывается и пальцем пошевельнуть до тех пор, пока не будет провозглашено сословное равенство.

— Равенство между дворянином и простым человеком? — горько рассмеялся Нефе. — Ты, стало быть, решил дожидаться, пока поумнеют короли? В таком ожидании прошли тысячелетия!

— Теперь иные времена. Народ рвется к свободе. Американцы уже завоевали ее! Теперь черед Франции. Потом дело за нами.

Нефе махнул рукой:

— Вы, молодые, верите в возможность скорых перемен, в революцию. Но я наблюдаю мир на четверть века дольше, чем ты! Если и приходилось видеть какое-нибудь движение к лучшему, то чрезвычайно медленное. Но… как знаешь. — Он пожал плечами и простился, полный горькой уверенности, что его молодого друга удерживает в Бонне какая-то тайна.

…Что-то привязывает его к этому городу. С каким пылом буквально летел он в Вену два года назад! А теперь? Семейные трудности уладились, так он придумал теперь, будто его удерживает здесь недостаток образования. А если я соглашусь, что ему необходимо пополнить его, не замедлит придумать еще что-нибудь. Он будет ждать революции в Париже! Подожди! Земля не вертится с такой быстротой, как хотелось бы некоторым молодым головам. Но если бы в Париже князья и стали целоваться с нищими, он бы придумал еще какое-нибудь препятствие. Какая-то тут есть загвоздка! Но какая? Этого-то капельмейстер и не знал.

Не смог он предвидеть и той бури, которая разыгралась во Франции через несколько недель и потрясла всю Европу.

По случайному стечению обстоятельств «камерный музыкант» Людвиг Бетховен находился в княжеском дворце, когда пришла первая весть из Франции.

В этот июльский день у курфюрста были гости. Под вечер они пребывали в саду, где их овевал свежий ветер с Рейна. За ужин уселись в зале.

Сбоку от пиршественного стола разместились четверо музыкантов, одетых в соответствии с дворцовыми предписаниями. И Людвиг вынужден был облачиться в ненавистный зеленый фрак. В завитом парике, как полагалось по приказу, с косой и бантом, с мрачным лицом он исполнял свою альтовую партию.

Он всегда чувствовал себя оскорбленным, когда должен был играть, в то время как господа в блеске целой сотни свечей не очень-то слушали музыку, предаваясь чревоугодию.

Вдруг появился камердинер во фраке с фалдами и почтительно подал князю на серебряном подносе письмо с большой сургучной печатью.

Письмо в разгар вечернего пиршества! Кто и почему осмелился оторвать курфюрста от любимого занятия?

За столом затихли, все не спускали глаз с архиепископа, молча читавшего послание. Музыканты не осмеливались прекратить игру без приказания, но никто не мог запретить им следить за выражением его лица. Курфюрст дочитал и что-то шепнул молодому Вальдштейну. Тог поднялся, тихо отдал какое-то приказание старшему лакею, потом подошел к музыкантам:

— Можете быть свободны. Концерт окончен. Поторопитесь!

Приказ был неожиданным. Они быстро исчезли со своими инструментами, и скоро здесь не осталось ни одного из многочисленных слуг.