Один шаг

Он прошел на большой, поросший травой двор, тихонько расположился на скамейке под кустом пахучей сирени и, дождавшись, когда смолк последний звук рояля, шумно захлопал в ладони.

– Брависсимо! Брависсимо!

В окне показалась кряжистая фигура хозяина дома, лохматая голова и загорелое докрасна лицо с длинными усами запорожца.

– Батюшки светы! – Хозяин всплеснул руками. – Кого я вижу! Илья Ефимович! Вот удружил... Вот обрадовал...

Через минуту они уже обнимались и, войдя в раж, хлопали друг друга по плечам: гость изо всех, впрочем, небольших сил, хозяин – осторожно, как бы не пересолить и не сделать гостю больно.

– Это, брат, Репин, знаменитый на всю Россию художник. – Рубец представил гостя стоявшему в стороне молодому певцу.

Илья Ефимович поморщился.

– Не люблю громких фраз, Александр Иванович!.. А с юношей с превеликим удовольствием познакомлюсь... Здравствуй, казак! – Он протянул руку. – Репин.

– Левачек Петро, – пробасил «казак».

– Ну и голосище ж у тебя, Петро, как у протодиакона.

– Бог не обидел... – согласился Рубец. – Роль Сусанина с ним разучиваем... Задумал я, Илья Ефимович, нашими малыми силами «Жизнь за царя» на местной сцене поставить.

– Вот как? Похвально! – живо отозвался Репин. – Только почему ж «малыми силами»? – Он посмотрел на Петра. – С таким басом хоть в Петербург на сцену иди!

– А я, сказать по правде, и собираюсь его в Петербургскую консерваторию устроить... По осени поедем, так, Петро?

– Это, как вы решите, Александр Иванович. Я-то с полным удовольствием.

– Простите, я помешал вашим занятиям... – Репин спохватился, и смущенная улыбка осветила его виноватое лицо. – Вы продолжайте, будто меня и не существует.

– Как можно! Такие гости нас жалуют не столь часто, – воскликнул Рубец.

– Нет, нет, обязательно продолжайте. Я послушаю.

– Ну что ж... Ежели такая твоя воля... Мы недолго. А ну-ка повтори, – сказал он Петру.

Большая комната сразу стала как бы теснее. Захотелось на простор, куда-нибудь на Волгу, под высокое небо. Казалось, только там и можно почувствовать всю силу этого голоса.

– Как хорош!.. – пробормотал Репин. – Орфей!

Несколько минут он пристально всматривался в лицо певца, а затем машинально, не совладев с собою, потянулся за листом бумаги. Почти не отрывая карандаша, он сразу же схватил самое главное – простодушие и радость человека, впервые прикоснувшегося к большому искусству.

Рубец искоса поглядывал на гостя, понимающе перемигивался с «Орфеем» и почти без передышки начинал новый аккомпанемент: «Пускай рисует».

– Однако я вас совсем замучил, – спохватился Репин, устало опускаясь на стул. – Простите великодушно.

– Судя по твоему виду, замучился ты сам, – рассмеялся Рубец. – А ну-ка показывай, что получилось!.. О, живо, очень живо схвачен. Великолепно, Репин!.. Смотри, Петро, каков ты есть на самом деле. Вся душа твоя тут обнажена.

Через раскрытые окна донесся первый удар колокола.

– К вечерне звонят, – мечтательно промолвил Репин. – Грешен, люблю колокольный звон... Он напоминает детство, Чугуев. Помнишь, Александр Иванович?

Рубец оживился.

– Еще бы!.. Впрочем, церквами-то наш заштатный город не зело богат.

– Четыре со звоном... Я их расписывал в свое время. Здесь, конечно, поболе.

– Двадцать две! И какая старина! Какая история! Какая архитектура!

Все трое вышли в сад, чтобы лучше слышать перезвон колоколов.

Земля была устлана облетевшими лепестками яблоневого цвета. Деревья еще сквозили, и едва пробившиеся листочки были трогательны в своей младенческой беспомощности. Сильно и пряно пахла сирень.

Репин прислушался:– Вечерний звон, вечерний звон...

– Да, звонят... – Рубец узнавал колокола «по голосу». – Слышишь бас – фа диез верхней октавы – это на Спасо-Преображенской. С тысяча шестьсот девяносто восьмого года стоит храм... А вот вступает, чуть повыше тоном – старый собор, полковой, Стародубского полка... История, Илья Ефимович, история в каждом камне... А этот, слышишь, веселый, заливистый – предтеченский бьет. Церквушка – залюбуешься! Редкое украинское барокко. На стене герб Ивана Скоропадского, гетмана Малороссии...

– Гляжу я, ты немало влюблен в Стародуб.

– Что делать? Вторая родина. Тут и предки жили, даже в городской топографии отражено: часть города Рубцовкой до сей поры зовется... Да ты ведь проезжал через нее – самая окраина, до гребли.

Репин улыбнулся, вспомнив, с каким трудом кони тащили там пролетку.

– Ну и грязища же в том месте!

– Да разве ж это грязь? – Рубец весело развел руками, и глаза его из-под огромных насупленных бровей засветились лукавством. – Вот лет сто назад, когда чумацкие обозы с солью шли, тогда, верно, грязь была. Двух попов обозники приглашали. Один просительный молебен служил, чтобы не застряли на плотине, другой, ежели переезд благополучно совершался, благодарственный, на той, понятно, стороне. А случалось и так: молебны петы, а пользы нету. Застревали посередине намертво, пока не просохнет.