Один. Сто ночей с читателем

Но выпьет зато со смаком,
Издаст подходящий стон
И даже покажет знаком,
Что выпил со смаком он!

И – первому – по затылку

Отвесит, шутя, пинка.
А после он сдаст бутылку
И примет ещё пивка.

И где-нибудь, среди досок,

Блаженный, приляжет он.
Поскольку культурный досуг
Включает здоровый сон.

Он спит, а над ним планеты —

Немеркнущий звёздный тир.
Он спит, а его полпреды
Варганят войну и мир.

И по всем уголкам планеты,

По миру, что сном объят,
Развозят Его газеты,
Где славу Ему трубят!

И громкую славу эту

Признали со всех сторон!
Он всех призовёт к ответу,
Как только проспится Он!

Куётся ему награда,

Готовит харчи Нарпит.
Не трожьте его! Не надо!
Пускай человек поспит!..

Интонационно и по построению своему эти стихи, конечно, отсылают к пастернаковской «Ночи». Помните:

Идёт без проволочек
И тает ночь, пока
Над спящим миром лётчик
Уходит в облака.

Под ним ночные бары,

Чужие города,
Казармы, кочегары,
Вокзалы, поезда. <…>

Он смотрит на планету,

Как будто небосвод
Относится к предмету
Его ночных забот.

Вот здесь великолепное сопоставление. У Пастернака главный герой – это человек, которому не спится в прекрасном далеке, творец, художник: «Не спи, не спи, художник». В стихотворении Галича не просто насмешка над самым гегемоном, Его величеством, над человеком, которому все трубят славу. Нет. Это очень твёрдые слова о том, что этот человек – великий и по-своему прекрасный – спит пока. Но страшно будет, когда он проснётся, и страшно, может быть, его будить, потому что он пока не реагирует, он водкой себя усыпил. И когда проснётся? Помните, о нём же сказано в песне про смирительную рубаху: «Он брал Берлин! Он правда брал Берлин!» И как быть с этим сном? «Не трожьте его! Не надо! // Пускай человек поспит!..» Это амбивалентная, очень глубокая и страшная концовка. Вот здесь-то как раз никакого снобизма нет.

Нельзя, конечно, не вспомнить «Гусарскую песню» Галича, достаточно жестокую по отношению к самому себе. Помните:

По рисунку палешанина
Кто-то выткал на ковре
Александра Полежаева
В чёрной бурке на коне.

Тёзка мой и зависть тайная,

Сердце горем горячи!
Зависть тайная – летальная,
Как сказали бы врачи.

К чему зависть? Почему именно к Александру Полежаеву – не самому славному, не самому знаменитому поэту? К поэту, который чуть было не был подвергнут унизительной процедуре публичной порки, но чудесно спасло его обращение к Николаю I. Полежаев – это человек, который пострадал за свои стихи, который нашёл в себе силы не отречься. Полежаев – из тех скромных героев, на которых русская литература стоит. И Галич тоскует по тем временам, когда действительно за стихи платили жизнью.

И отсюда его обращение к гитаре – достаточно брезгливое. Вот что у него там сказано в «Прощании с гитарой (Подражание Аполлону Григорьеву)»:

Осенняя, простудная,
Печальная пора,
Гитара семиструнная,
Ни пуха, ни пера! <…>
Когда ж ты стала каяться
В преклонные лета,
И стать не та, красавица,
И музыка не та!
Всё в говорок про странствия,
Про ночи у костра,
Была б, мол, только санкция,
Романтики сестра.
Романтика, романтика
Небесных колеров!
Нехитрая грамматика
Небитых школяров.

Какие презрительные, какие страшные слова о движении КСП![5] Да всё это, мол, романтика. А вот выйдем ли мы на площадь? А можем ли мы? А где, собственно говоря, граница нашего терпения? Вот об этом Галич.

Мне ещё чрезвычайно нравится его текст «Песня об Отчем Доме» – я не раз читал с трибуны на митингах.