Один талант

Старушки Свиридову тоже не любили. Всем-всем, кроме нее самой, было видно, что она, мыша серая, великому поэту не пара. Старушки были интеллигентные, почти антикварные. И поэзия интересовала их столь же остро и проникновенно, как новая серия уже появившихся мексиканских сериалов.

Когда муж уехал за бугор – на этот раз с контрактом на лекции о русской поэзии, – Свиридова почему-то не поверила. Приходила туда, где все еще как будто жила. Еще и еще. Но ключ больше не подходил к замку. Коммунальная квартира оказалась расселенной и превратилась в дом, где жила новая, нарядная, будто сфотографированная лично Свиридовой для глянцевого журнала, семья.

Свиридова тогда была уже модной. У нее вдруг обнаружился стиль, а фотографии ее, даже если она снимала кошек, мебель и коллекции вечерних платьев, называли «исполненными уместного катарсиса». Кошкам, впрочем, было на это наплевать. А Свиридова не понимала, как катарсис может быть уместным или не уместным. Но спросить ей об этом было не у кого.

Когда муж уехал, Свиридова купила квартиру и почти отдала долг кредитору, которого не убили. Не убили до такой степени, что он, по Маруськиному выражению, умудрялся подбивать к ней клинья.

Чтобы не пугать Маруську пустой квартирой, где были только стены, печка, сантехника и телефон, Свиридова отправила ее на Мальту – учить английский язык. Маруська согласилась с условием, что там, на Мальте, она должна потренироваться в кого-нибудь влюбиться: «Этот опыт я потом передам тебе».

В новой пустой квартире Свиридова делала то же, что когда-то в ателье. Теперь уже, правда, ателье превратилось в галерею. Ненужную пока ни для чего, кроме новых модных презентаций, где принято было пить, есть и планировать проекты поворота политических рек, которые вообще никогда не воплощались в жизнь.

В новой квартире Свиридова снова слушала улицу. Теперь уже не шаги и троллейбусы, а такси, хлопающие дверцы, звуки домофона, остановки лифтов, шаги по коридорам верхних и нижних этажей.

Потом она сняла трубку и сказала в нее: «Лена». Про холодно уже ничего. К ней уже пришло тренированное светское, отвергавшее слабости и просьбы. Она не говорила «мне холодно» еще и потому, что могла купить себе мальчика по вызову. Но мальчикам по вызову она предпочитала транквилизаторы. У них были разные имена и способы действия. С кем-то хорошо работалось, с другими – спалось. Некоторые умудрялись нашептывать, что в жизни ее теперешней все есть. И все у нее как было. И даже лучше: муж, любовь, стихи, Маруська.

Таблетки ее были дружелюбными, не злоупотреблявшими ею, подконтрольными хорошему врачу. Они почти никогда не предавали. Только в крайних случаях. В тех крайних случаях, когда приходил озноб…

Она сказала: «Лена», – и назвала свой новый адрес. И он, уже не фантом, но человек с фамилией, зато без имени, как сама Свиридова, снова приехал с матрасом и обогревателем, хотя на дворе, на той улице, что не приносила ей ожидаемых шагов, стояла страшная жара.

– На левом боку? – спросил Телегин. – Или уже на правом?

Она пожала плечами. Разделась и увидела красивое, а не стыдно-штопаное, что упало с нее на пол.

Он снова лег рядом. Повернул к себе. Целовал. Не в губы, а просто куда придется. Гладил по спине, спутал ей и себе ноги. Не спутал, конечно, но завязал своим странным волшебным узлом. Руку на рычаг переключения скоростей она положила сама.

Утром надо было что-то сказать. Свиридова знала – надо. Но разговаривать они начали только лет через пять.

Она уже умела – короткими, резкими фразами, всегда тихо и почти всегда не первой. У нее уже была не только студия, но и галерея, оказавшаяся модной. Старый круг, презиравший ее по-прежнему, шутил, что талант передался ей половым путем. И что схарчила она мужа именно затем, чтобы вырвать его божественную силу, приспособить, впустить в себя. Ее объявляли вампиром, потому что тема энергетики и астралов была такой же модной, как выставки черно-белых фотографий, сделавшие Свиридову знаменитой.

Муж ее по-прежнему писал. И по-прежнему был великим. Но Свиридова видела… вернее, слышала, что новые его слова уже были написаны раньше – им же самим. По-другому. Может быть, не так ярко, не так точно, как теперь, но были.

Она чувствовала, что муж пошел по кругу. И знала, конечно, что диаметр его огромен и равен длине экватора… или даже двух. А это означало, что идти ему еще было куда, еще было можно. И можно было подбирать случайно упавшее под ноги новое-старое. И даже, подбирая за самим собой, оставаться первым.

Читая его новые стихи, Свиридова подумала, что время смерти было бы для них справедливым как раз в этот момент. Его душа все еще оставалась честной, и ангелы, хоть и ссорились и сердились, не покидали его пока. А ее, Свиридовой, душа могла бы ему пригодиться. Пригодиться уже не серой и молчаливой, а какой-то другой, способной видеть то, чего не видели обычные люди.

Тогда уже появились мобильные, и Свиридова позвонила Телегину без привычного припоминания собственного имени. Она сказала:

– Я хочу есть. Давай поедим…