Одинаково испорченные

Звуки внезапно покинули наше скромное пристанище. В кабинете наступила напряженная тишина. Скорее всего, я не вовремя задумался и пропустил мимо ушей вопрос, который задал мне Пугачев, он же представитель хозяина. Пришлось придумывать не только ответ, но и сам вопрос. Я постарался сосредоточиться. Мне показалось, что для моего собеседника крайне важно не только услышать, но и увидеть, как я отреагирую на... Ну, на заявление, которое мне не удалось расслышать. Уверен, что если бы представителем хозяина был не Пугачев, а другой человек, мне было бы легче воспринимать его всерьез.

Вроде бы, он утверждал, что я очень высокого о себе мнения. Какие, однако, странные и дикие идеи посещают иногда представителей хозяина. Так он представился — отныне, мол, я для вас представитель хозяина. Можно и так, почему бы и нет? Вообще-то, я привык называть его писателем, но разве я читал сочиненные им книги? Нет. Как-то до чтения дело не дошло. Кстати, в роли представителя хозяина его образ более органичен.

— Выражение вашего лица, Хримов, неудобоваримо, — раздраженно сказал Пугачев, мне показалось, что его возмутила даже не сама неуместная пауза в нашем разговоре, возникшая явно по моей вине, а то, что он вынужден повторить последнюю фразу для непонятливого. — Создается впечатление, что вы считаете себя чертовски умным, а все остальные для вас, выходит, дураки набитые!

Так вот он о чем! Я вздохнул с облегчением. Хорошо, что я не прослушал ничего более важного. Ответить на этот поклеп было легче легкого.

— Ваша сомнительная гипотеза о моем врожденном эгоцентризме в корне не верна, господин куратор. Ее опровергает каждодневная практика. Я — эгоист, это — да, признаю. Но мне всегда нравились умные, талантливые, тонко чувствующие и интересные граждане. О чем не устаю повторять. И недостатка в их обществе я не испытываю. Умных гораздо больше, чем вы думаете.

Тут я явно преувеличил. Выдал желаемое за реальность. Но против истины не погрешил — мне действительно нравятся умники, а то, что мне хотелось бы встречать их чаще, мое личное дело, явное проявление писательского максимализма, чем легко можно пренебречь без потери общего смысла.

Пугачев с завистью посмотрел на меня.

— Это вы вспомнили Игнатьева?

— О каком Игнатьеве вы говорите? Я не знаю никакого Игнатьева, — с этими представителями хозяина постоянно приходится держать ухо востро, чуть допустишь послабление, они моментально на шею садятся и начинают приказы отдавать. Вот когда понимаешь цену не вовремя произнесенному слову.

— Слышал, он вам свою книжку подарил.

— Вы про писателя Игнатьева? Да мы с ним и парой фраз не обменялись. И книгу его не читал, посмотрел одну главу, и все. Пока вы не сказали, я о нем и не вспомнил.

— Не читали и ладно. Не большая потеря, честно говоря.

— Послушайте, Пугачев, мне совсем не нравится, что вы называете имена малознакомых людей и ждете, что я буду комментировать их поведение. Это совершенно недопустимо. Как глубоко верующий человек, я не могу продолжать подобный разговор.

— А при чем здесь вера? — искренне удивился Пугачев.

— Не хотел бы вот так, походя, нарушать заповеди.

— И какую заповедь я заставляю вас нарушить?

— Одиннадцатую.

— Есть и такая?

— А как же. «Не стучи»! Россия. ХХ век.

— Абсурд! Как можно настучать на человека, с которым, по вашим словам, вы практически незнакомы?

— Непроизвольно. Не чувствуя контекста.

— Ах, оставьте!

2

Надо отметить, что господин Пугачев умел выглядеть привлекательно. Я чуть было не написал — умел нравиться. Но такая оценка его поведения была бы явным перебором. Не мной замечено, что люди, посвятившие свои жизни профессиям охранительного назначения, к числу которых, вне всяких сомнений, принадлежал Пугачев, не имеют права нравиться людям. Выглядеть привлекательно — это сколько угодно. А нравиться — ни-ни! Достигается это долгими тренировками, а способ используется проверенный: глазам Пугачева запрещено участвовать в беседе, они выполняют функции зрительной фиксации обстановки, не более того. Эта замечательная способность представителей хозяев и прежде приводила меня в восторг. Неоднократно я старался вставить в тексты подробное описание процесса вычеркивания признаков жизни из их неповторимых глаз. Но особого успеха так и не добился. Наверное, потому, что вспоминаю об этом феномене, только когда в очередной раз обнаруживаю напротив себя внимательные, напряженные, но поразительно пустые глаза очередного представителя хозяина. А потом опять быстро забываю.

— Я пригласил вас, Хримов, вовсе не для того, чтобы препираться по пустякам, — Пугачев сосредоточено почесал кусок пластыря над правой бровью.

— А чтобы сообщить пренеприятное известие, — не удержался я от озорства.

— Почему неприятное? — удивился Пугачев.

— Ну, как же, надо полагать, что к нам опять едет ревизор, — автоматически закончил я цитату из Гоголя.