Одиннадцать бестолковых

«Лучше бы я в его звене была, — подумала Валя. — А то все сторонятся, отворачиваются, будто я прокаженная».

И вдруг Лерчик сказал:

— Хочешь, попросим Елену Аркадьевну, чтобы она пересадила длинного Сашку Лямина с четвертой парты на последнюю, а ты сядешь на его место?

Валя изумленно уставилась на Пуговкина — как он смог угадать ее мысли?

— Почему ты думаешь, что я хочу сидеть в вашем ряду?

Лерчик замялся.

— Просто мне так показалось. Ты ведь, кажется, не очень ладишь с ребятами своего звена.

«Пожалуй, верно, — отметила про себя Валя. — Это нетрудно было заметить».

Ободренный ее молчаливым согласием, Лерчик решил идти к цели кратчайшей дорогой.

— Ведь не станешь спорить, что ребята избегают тебя? Не станешь! Я знаю: этот фантазер Борька выдумал какое-нибудь пустяковое, глупое дело, а ты, наверно, не согласилась. Или критиковать стала. Точно?

Она случайно перехватила его взгляд. И поразилась — столько в нем было ожидания и нетерпеливого любопытства! Лерчик ждал ответа. А что можно было ответить на его слова? Только одно — рассказать все как есть. Но разве она имеет право? И разве это пустяковое, глупое дело? Судьба человека. Судьба Сережи Шубина, его отца, всей семьи!

А что, если Пуговкин только ради этого и пришел к ней? И открытку подарил, чтобы задобрить, чтобы она все рассказала? Конечно, это неспроста. Целый год не заходил, а тут — пожалуйста!

— Напрасно ты думаешь, что я хочу пересаживаться на ваш ряд, — холодно сказала она.

— Но ведь ты поссорилась со своими? — упрямо настаивал Лерчик.

— Это не твое дело. И, пожалуйста, не допытывайся про нашу тайну. Все равно ничего не скажу.

Она попала точно в цель. Лерчик обиженно закусил губу, отвернулся.

— Карточку можешь взять обратно.

Пуговкин окончательно понял: хитрость его не удалась. Он поднялся с уютного зеленого диванчика.

— Спасибо! Оставь себе!

Когда за ним захлопнулась дверь, Валя снова опустилась на диванчик и задумалась. Почему они такие жестокие? Неужели и сегодня не захотят разговаривать? Совсем неумно с их стороны. Ведь она могла со зла все рассказать Пуговкину. И Андрюшкиных пачек не испугалась бы. Но она ни словечка не сказала, ни одного словечка… Ладно, пусть дуются. Валя послюнявила завиток волос и накрутила его на палец. Пусть. Но и она первая ни за что теперь не подойдет. Что, у нее гордости, что ли, нет!

И действительно, на уроках она сидела с неподвижным, будто каменным лицом, а после звонка на переменку сама старалась поскорее уйти из класса.

Но как трудно все же было играть эту роль! По многим признакам она угадывала, что ребята чем-то возбуждены. У них безусловно что-то случилось. Вале так хотелось узнать! Однако о ней словно забыли, словно ее не было в классе. И, оскорбленная невниманием, она молча переживала обиду.

На последней переменке в коридоре ей встретилась Валя-толстенькая. Она с аппетитом уплетала грушу. Толстушка неожиданно улыбнулась, и Вале показалось, что она хочет подойти к ней. Но Зайцева прошла мимо, сделав вид, будто не заметила ее.

А потом она ругала себя и называла «гордячкой». Не «гордой» — как еще недавно с уважением думала о себе, а «гордячкой». Слова похожие, а какая разница!

Домой она шла одна. В лицо дул прохладный осенний ветер, под ногами шуршали ржавые, ломкие листья.

«Я ее, наверно, обидела. Конечно, разве не оскорбительно: человеку улыбаются, а он проходит мимо. Гордячка!»

Это холодное, надменное и резкое, как хлыст, слово все-таки доконало ее. Валя остановилась, нахмурила брови и наконец решилась — повернула обратно. Она шла все быстрей и быстрей, и через несколько минут уже звонила у высоких, обитых клеенкой дверей.

— Валя! Валечка! Прости меня, не сердись! Я так ругала себя!

Эти слова, произнесенные горячим шепотом еще в передней, у самых дверей, вырвались невольно. Они переполняли Валю Зайцеву, рвались наружу.

Толстушка лишь растерянно хлопала глазами. Да она и не сердится вовсе! Но как хорошо, что Валя Зайцева пришла! Мама как раз напекла пирожков с яблоками и нажарила хворосту.

И Вале пришлось отведать и пирожков и румяного хворосту, обсыпанного сахарной пудрой. Не отведать было никак нельзя — иначе Валя-толстенькая и ее добрая мама наверняка бы обиделись.

После ужина девочки уединились, и тут уж могли шептаться сколько им хотелось.

— Ты даже не представляешь, какие страшные-престрашные несчастья бывают от пьянства! — испуганно округляя глаза, тараторила Валя-толстенькая. — Сегодня Юра рассказывал такие случаи. Он сам в какой-то книжке читал. Вот одному пьянице стало мерещиться, что кто-то хочет погубить его семью. Бред, значит, у него такой от водки начался. Он на все замки запирал дверь, никому не открывал. И все равно ему казалось, что кто-то обязательно должен убить их. Он так боялся, что стал уговаривать жену броситься вместе с ним и ребенком под поезд… А вот другой случай…