Одиннадцать бестолковых

Она больше не удостоила его взглядом. Увидела у меня в руках подбитого воробья и забыла о Пашке.

— Он еще живой? Дай посмотрю…

Она держала раненую птицу на ладони возле самого своего лица. Я видел, как побелела ее губа. На секунду мне подумалось, что она совсем откусит губу.

В ту ночь мне приснилась Томка. Быстрая, смуглая, в коротком платьице, она носилась по двору, а я бегал за ней и никак не мог догнать. Она дразнила меня, смеялась, успевала лизнуть мороженое и снова ловко увертывалась. Потом откуда-то взялся Пашка с палкой в руке. Он побежал Томке наперерез. Я испугался, закричал и от этого проснулся.

«Вот чудеса какие! — удивился я. — Сначала Жанна снилась, теперь — Томка». Из-за плотной гардины пробивались солнечные лучики, и в комнате было светло от них. «Еще недоставало опять стихи сочинять!» И только я себе это сказал — на ум пришло такое двустишье:

Живет в нашем доме веселая Томка
Поет и смеется заливисто, звонко.

«А ничего!» — похвалил я себя. И неожиданно сложил новые строчки:

Как ветер, несется она по двору.
Какая ты, Томка? Никак не пойму.

Во, ребус! Прошлый раз сколько ни грыз карандаш — ничего не мог сочинить о Жанне. А тут одна минута — и готово!

Последняя строка только что родившегося поэтического шедевра заставила меня задуматься. В самом деле, какая она, эта Томка? И во время завтрака она не выходила у меня из головы.

Я увидел Томку во дворе — играла с девочками в классы. Мне сразу вспомнился сон. Все в точности: и смеется так же, и мороженое облизывает языком. Я хотел было по обыкновению пробежать мимо девчонок и вроде бы случайно зафутболить их жестяную коробку, но в последнюю секунду не сделал этого — застеснялся, что ли. Шагнув к Томке, я не очень уверенно и каким-то не своим голосом спросил:

— Как там воробей? Живет?

— Пока живет, — вздохнула Томка. — Крыло мазью Вишневского помазала, а на лапку шину наложила.

— Думаешь, срастется?

— Не знаю…

Я бы еще остался поговорить с ней, но меня словно в спину кто-то толкал. Покраснев, я отошел, и долго потом думал — что это со мной происходит?

Три дня вот так мучился я. Целые две страницы исписал стихами. Когда был дома — то и дело высовывался из окна: что делает Томка? И во дворе глаз с нее не спускал. А как-то вышел на улицу, купил сливочный пломбир, и тут же вспомнил: Томка больше всего на свете любит мороженое. Я вернулся во двор и, не развертывая холодного кирпичика, с полчаса стоял у кустов акации. Я бы с радостью отдал мороженое Томке. Но как это сделать? Если бы она была одна. А то опять там куча девчонок. Мороженое совсем размякло в руке. Я поплелся домой и отдал его братишке. А сам вновь принялся за стихи.

Творческие муки мои вскоре нарушили голоса, доносившиеся со двора. Там девчонки и мальчишки играли в салки. Махнув рукой на поэзию, я выскочил за дверь и кубарем скатился с лестницы. Довольно киснуть! Я тоже хочу играть!

Чего-чего, а бегать я мастер! Любого догоню. Даже Томку. За ней я и помчался. Конечно, легче было бы осалить Жанну. Вот она, в каком-то шаге от меня. Но я пролетаю мимо. Догнать Томку, именно ее, — вот моя цель! До чего же она увертливая! Кажется, настиг уже, вот-вот достану рукой, а она вдруг вильнет вправо, влево — и опять на три-четыре метра я сзади. Нет, сейчас не проведешь! И скамейка тебе не поможет. Томка несется к скамейке, где сидит Пашка и что-то выжигает увеличительным стеклом. Казалось, Пашка занят своим делом и ни на кого не обращает внимания. Но недаром же он хитрюга и вредитель! Едва Томка поравнялась с ним, он чуть выставил ногу, и девчонка со всего размаху полетела на землю. Кровь бросилась мне в лицо. Я подскочил к Пашке.

— Ты за что ее?! — в бешенстве заорал я.

— Не твое дело! Не суйся! Девчачий защитник!

Я изо всей силы толкнул Пашку в грудь.

Это была жестокая драка. По всем статьям я не должен был бы продержаться и одной минуты. Но во мне кипела такая ярость, что я не сдавался. Только и Пашка психанул не на шутку — какой-то малец одолевает его! Изловчившись, Пашка сильно ударил меня в лицо. И тут же кругом испуганно закричали: «Кровь! Кровь!» А кто-то предостерегающе завопил: «Атас, дворник!»

Пашка тотчас юркнул в сторону.

Только тут я почувствовал боль и увидел на своей рубахе красные пятна. Нос у меня был разбит…

Дома я лег на кушетку и все время, пока не остановилось кровотечение, мужественно молчал. Я был доволен собой. Даже распухший, будто картошка, нос, лиловый синяк под глазом и запачканная рубаха мне были нипочем. Я дрался с самим Пашкой, который выше, сильнее и старше меня! И не поддался. Нисколечко!

«Теперь Томка узнает, какой я человек! Поймет, что на меня можно положиться!» — с гордостью думал я.

Хотя мама, отругавшая меня вечером, и запретила в таком виде выходить на улицу, я все же не утерпел и на другой день решил показаться во дворе. Мне очень хотелось взглянуть, какими благодарными глазами будет смотреть на меня Томка. Еще бы! Человек ради нее пролил кровь!