Одиннадцать дней вечности

— Будем надеяться, сударь, она сумеет поведать об этом, когда очнется, — сказал лекарь. — Но я могу сказать вам наверняка: она не простолюдинка. Она была разута, а ноги ее — изранены в кровь, но сразу видно — прежде этой девушке не приходилось ходить босиком иначе как по мягким коврам. А это? — Я почувствовала, как он взял меня за руку и повернул ее ладонью вверх. — Ногти обломаны, кожа исцарапана, но взгляните сами — эти руки никогда не знали работы!

— В самом деле. — Тот, другой осторожно провел пальцем по моей ладони. — У ребенка и то не такая нежная кожа…

— Одежда на ней была добротная, хоть и изорванная в клочья. И еще — ее волосы, сударь, — завершил лекарь. — Признаюсь, я велел служанкам остричь их, чтобы не развести заразы, но они воспротивились.

— И правильно сделали, — серьезно ответили ему. — С ума сойти, какая красота, а вы — сразу резать!

— А если бы вши? — занудно спросил тот.

— Если бы! Если бы — тогда бы и думали, что делать… Да, у простолюдинки не может быть таких волос. Вы взгляните, мастер, не у всякой придворной дамы увидишь такое богатство!

— Да уж вижу, сударь, — ворчливо ответил тот. — Служанки ваши постарались, несколько гребней изломали, пока расчесали ее гриву! Спасибо, дали хоть укоротить: снизу у нее волосы обгорели. Немудрено, небось по недомыслию опалила у очага… Ну, идемте! Она спит и будет спать еще долго, успеете насмотреться!

— Уж и посмотреть нельзя, — проговорил более молодой с каким-то странным выражением. — Мне только это и осталось.

— Не казните себя, сударь, — негромко произнес лекарь. — Это не ваша вина. Идемте…

У очага? Нет, это был не очаг, — вспомнила я, уже когда стихли шаги. — Кто-то швырнул факел, и если бы не сугробы, я бы сгорела заживо, а не просто опалила волосы.

Тогда, наверно, я стала бы похожа на комету, предвестницу несчастий: длинный огненный хвост стелился бы за мной — горящие волосы и платье… Спасибо, я догадалась броситься в снег, а добрая женщина помогла сбить пламя — запах оказался невыносимо мерзким, но я не могла сама обрезать обгоревшие пряди, нечем было…

Не помню даже, как покинула город. Кажется, та же женщина подняла меня на ноги, накинула мне на плечи свою потрепанную шаль и сказала, мол, иди скорей отсюда, иди, пока жива. Авось встретишь добрых людей, помогут, а нет, ну… храни тебя Создатель!

Так я и шла несколько дней, немного проехала на подводе какого-то крестьянина, потом прибилась к обозу — мне еще было чем заплатить и на что купить припасов, — ну а дальше, когда кончились деньги, пошла пешком. Я хотела добраться до побережья, но силы таяли, мороз крепчал, и ясно было, что я никогда уже не увижу моря… Я сбилась с пути в начавшемся снегопаде, и если бы не эти случайные всадники, должно быть, не встретила бы рассвет.

А солнце светило ярко, я чувствовала это сквозь сомкнутые веки, и когда приоткрыла глаза, поспешила зажмуриться — я совсем отвыкла от солнечного света и смотреть на него было больно.

Не сразу я решилась разомкнуть ресницы и взглянуть по сторонам.

Это была большая спальня, королевской впору — на такой кровати немудрено потеряться, я и терялась, как на огромном заснеженном поле. Балдахина не было, и я могла видеть расписной сводчатый потолок: в синем небе, в самом зените стояло ослепительное золотое солнце, а по восходящей спирали к нему поднимались белоснежные лебеди… Их было одиннадцать, я пересчитала.

В высокие окна лился солнечный свет, и, кажется, зима уже пошла на убыль — так звонко щебетали незнакомые птицы. Зимою они молчат, а раз так распелись — весна уже на пороге! Сколько же я пролежала без памяти?

Я с трудом подняла руку, и мне показалось, будто пальцы у меня сделались прозрачными, как лед по весне, — солнце едва ли не просвечивало сквозь них. Длинные волосы — чьи-то заботливые руки заплели их в косу, чтобы не путались, — не сияли, как прежде, а были цвета старой соломы. Какова я теперь на лицо, не хотелось даже представлять…

— Да вы очнулись, сударыня! — воскликнул кто-то, и, повернув голову, я увидела крепкую немолодую служанку в белоснежном накрахмаленном переднике. Она, с неожиданной для такого сложения резвостью, кинулась ко мне и деловито спросила, поправив мне подушки: — Может, изволите чего? Напиться? Сейчас…

Она поднесла к моим губам кружку с водой, и я пила, пока кружка не опустела, а после поблагодарила женщину улыбкой.

— Скажите хоть, как зовут вас, сударыня, — попросила служанка.

Я только вздохнула, приложила палец к губам и удрученно развела руками.

— Не можете говорить, что ли? — поняла она, покачала головой и добавила негромко: — То-то мастер Йохан удивлялся: ни застонете, ни ахнете… Ох, бедняжка… Ну так хоть понимаете ведь, что люди говорят? Ой, да что это я, понимаете, видно же! Простите, сударыня!

Я улыбнулась.

— Поесть не желаете? — деловито осведомилась служанка, дождалась кивка и добавила: — Ох, да только мастер Йохан в отъезде, я и не знаю, чего вам можно давать, а чего нельзя… Бульончику, может?

Я решительно помотала головой — есть хотелось очень ощутимо, а что толку с той водички?