Одиннадцать миллиметров

— Чайник поставишь?

— Ты ебаный псих.

— Ты чай поставишь?

Нельзя злиться. Нельзя.

— Может, кофе? — спросил я.

— Не, давай чайку.

Я поставил на плиту чайник, вспыхнул газ.

— А что за Сергей Петрович-то? — спросил Гутовский.

— Николаевич. Такая история…

— Что за история?

— Да она, блин, втемяшила себе в голову, что, когда у нас были тараканы, мы вызывали какого-то Сергея Николаевича.

— А у вас были тараканы?

— Да не было, конечно.

— А кто-то приходил?

— Никто не приходил.

— Так что за Петрович?

— Сергей Николаевич. Понимаешь, она так про все это рассказывает… Мол, у нас были тараканы, мы позвонили куда-то, и пришел этот Сергей Николаевич. И, типа, пришел в обычном костюме, а потом переоделся в ванной и вышел оттуда в костюме пчелы.

— Чего?

— В костюме, блин, пчелы. Она говорит, это у них форма такая.

— У кого?

— Ну, у санэпидстанции. Не знаю.

— А почему пчелы-то?

— Потому что она думает, что пчелы охотятся на тараканов.

— Да, чувак.

— И, понимаешь, она так рассказывает об этом — даже не знаю, как сказать.

— Послушай, — сказал Гутовский, — у меня такая история была. Я все детство рассказывал родителям, как мы ехали однажды все вместе в метро, а тут вагон загорелся. Кто-то потушил все из огнетушителя, но поезд дальше не поехал. Машинист сказал, что вроде как обесточил рельс и попросил всех идти до станции пешком. Короче, мы вышли и, наверное, полчаса топали до станции. До «Автозаводской», кажется.

— Ты это к чему?

— К тому, что ничего этого не было. Никакой «Автозаводской». Просто мне, видать, приснилось все это года в четыре — и так приснилось, что я решил, что это правда. Знаешь, как я ревел, когда родители мне не верили? Я только годам к семи понял, что это был сон.

— И чего?

— Может, этот Петрович отсюда же?

— Не знаю, — сказал я. — Она мне пару недель назад говорила, что он ей даже визитку оставлял, а она ее потеряла.

— И давно так?

— В смысле?

— Ну она раньше рассказывала про этих тараканов?

— Ты про Свету?

Он кивнул.

— Нет, блядь, — сказал я. — Свете она ничего такого не говорила.

— Прости, чувак.

Я махнул рукой.

Тишина. Через двор, с улицы, доносился шум машин. Гутовский снова потянулся к обрезу.

— Не трогай, а? — сказал я.

— Ты что, Эм Си Хаммер, что ли?

Это было глупо, но я улыбнулся. Хрустнул затвор, Гутовский вложил патрон, загнал его в ствол.

— Смотри, чувак. Я же говорил.

— Вить, угомонись, а?

— Да ладно.

— Ты серьезно собрался стрелять?

— А чего такого?

— А чего такого?

— Слушай, я искал патрон почти полгода.

Это была правда.

— Чувак, если хочешь стрелять — иди на крышу. Или, блядь, иди к себе домой.

— Вот ты зануда. Я просто засажу его в столб.

— Будет грохот на весь двор.

— Да не будет никакого грохота.

— Проехали, а?

— Ладно, прости.

Я налил в заварочный чайник кипятку. Гутовский отвел затвор, ногтем поддел патрон. Вытащил, протянул мне.

— Не потеряй.

Я встал, поставил на стол сахарницу, положил патрон в шкаф.

— Может, поспишь немного? Я в Нининой комнате матрас надул. Ну тот, дачный. Там, правда, вещи Светкины всюду.

— Да не, отвезу их, а потом уж дома посплю. А Нинку ты где положил?

— Как бабушка приехала, они в нашей комнате спят. Бабушка на нашей кровати, Нина на диване.

— А ты?

— Я в Нининой комнате на матрасе.

— Ох, чувак, как же все это…

Гутовский приподнял крышку чайника, повалил пар.

— Не знаю ничего, — сказал я. — Я устал.

— Вижу, — сказал Гутовский. — Ты когда к ним поедешь?

— Сделаю паспорт и поеду.

— Права тоже сделай.

— Да сделаю, сделаю. Не до прав сейчас.

— Ты уверен, что так надо?

— Что — так надо?

— Отправить Нинку во Францию.

Я не знал. Я честно не знал.

— Слушай, — сказал я. — Я не могу даже в квартире прибраться. Куда я дену Светкины вещи? Куда, блядь?

— Вещи — это ерунда, старик.

— Да пошел ты.

— Я в том смысле, что могу их отдать ребятам. У них при церкви какая-то контора. Помогают бездомным. У них вечно висит это объявление. Типа принимаем вещи в дар. Это правда ерунда, старик.

— Хорошо. А что не ерунда?

— Ты понимаешь, что она не вернется? Пойдет там в школу и все.

— Света так и хотела.

— Вот и я про это, чувак.

— Про что это?

— Про что? Слушай, у Елены Александровны вид на жительство — или что там у нее. А у тебя — хер. Ты вообще слышал, как она с тобой разговаривает? Я сегодня послушал.

— Не ори, всех перебудишь.

— Я не ору. Она разговаривает с тобой, как с дерьмом.

— Слушай, мы с ней про все договорились как-то. Там типа каникулы какие-то есть.

— И чего — они сюда примчатся на каникулы? В лучшем случае будут ждать, когда ты приедешь. Может, позвонят пару раз. Ты о Нинке думал?

— Нина обожает бабушку, — сказал я. — И деда. Она всегда ревела, когда мы от них уезжали.

— И что?

— Чувак, я не могу жить с Ниной в этой гребаной квартире. Не могу, понимаешь? Пускай она пока едет к ним. Пускай идет в эту гребаную школу. Сейчас так точно будет лучше.

— Не знаю, чувак, не знаю. Ты сказал ей, что вы увидитесь хрен знает когда?

— Да, сказал. Но это для нее ничего не значит. Ты же знаешь Нину. Она такой человек. Гладишь по голове — хорошо, не гладишь — ну и не надо.

— Купи себе второй мозг.

— Чего ты на меня наезжаешь-то?

— Потому что ты сейчас проебываешь свою жизнь.