Одиннадцать видов одиночества

Финни подозвал Собела, чтобы разъяснить ему стилистические особенности составных сказуемых. Тот морщил лоб, тщетно стараясь понять. Ни один из них не заметил, что Крамм стоит в дверях своего кабинета, в двух шагах от них, и внимательно слушает, глядя на мокрый кончик своей сигары с таким выражением, словно она была гадкой на вкус.

— Финни, — сказал он, — хочешь учить людей английскому — иди работай в школе.

Финни от неожиданности сунул карандаш за ухо, забыв, что там уже есть один карандаш. В итоге оба они упали со стуком на пол.

— Ну, я… — пробормотал он. — Просто я думал, что…

— Финни, да мне плевать. Подними свои карандаши и послушай, будь добр. Чтоб ты знал, мистер Собел не претендует на звание грамотного англичанина. Он претендует на звание грамотного американца, которым, безусловно, является. Я понятно объясняю?

Когда Собел возвращался к своему столу, вид у него был как у человека, которого только что выпустили из тюрьмы.

С той самой минуты он стал понемногу расслабляться — или почти с той минуты. Точку в этом превращении поставил инцидент со шляпой О’Лири.

О’Лири был недавний выпускник Городского колледжа и один из лучших репортеров в нашем коллективе (он потом преуспел, статьи за его подписью частенько появляются в одной вечерней газете). Той зимой он носил шляпу из непромокаемой ткани, какие продаются в тех же магазинах, что и плащи-дождевики. В этом не было ничего особенно удивительного, — надо сказать, что под ее слишком мягкими полями лицо О’Лири казалось чересчур худым, — однако у Собела она, по-видимому, вызвала тайное восхищение как некий символ не то журналистики, не то непокорности, ибо однажды утром он заявился точно в такой же шляпе, совершенно новой. На нем она смотрелась еще хуже, чем на О’Лири, особенно в сочетании с его бесформенным коричневым пальто, но самому Собелу, похоже, очень нравилась. Он даже разработал целую систему новых жестов и поз — специально для этой шляпы. Так, сев утром за письменный стол, чтобы обзвонить своих подопечных («Это Лион Собел из „Лейбор-лидера“…»), он сдвигал ее на темечко одним щелчком указательного пальца. Покидая контору, отправляясь на журналистское задание, он лихо надвигал ее на лоб, а возвращаясь, вешал на гвоздь и садился писать статью. В конце рабочего дня, кинув последний начисто переписанный текст в проволочную корзину Финни, он небрежно заминал поля шляпы, надвинув ее на одну бровь, накидывал на плечи пальто и с достоинством выходил из конторы, вальяжно махнув всем на прощанье. Я представлял себе, как пристально он изучает свое отражение в черных окнах подземки — всю дорогу до самого Бронкса, где он жил.

Казалось, он очень старался любить свою работу. Он даже принес в контору фотоснимок своей семьи — усталой женщины с заискивающей улыбкой и двух маленьких сыновей — и закрепил его на поверхности письменного стола целлофановой пленкой. Никто из нас никогда не оставлял в конторе на ночь ничего более личного, чем коробок спичек.

Как-то после полудня, ближе к концу февраля, Финни подозвал меня к своему засаленному столу.

— Маккейб, — сказал он, — хочешь вести колонку?

— Какую колонку?

— Профсоюзные сплетни, — объяснил он. — За основу будешь брать сведения, поступающие по нашим обычным каналам, и подавать их под особым углом — как сплетни или слухи. Немного юмора, с переходом на личности, что-нибудь в таком духе. Мистер Крамм считает, нам нужна такая колонка, и я сказал, что ты подойдешь лучше всех.

Не стану кривить душой, это мне польстило (ведь, в конце концов, мы все подвержены влиянию среды), но и вызвало подозрения.

— А мое имя там будет стоять?

Финни нервно заморгал.

— Нет-нет, никакой подписи, — сказал он. — Мистер Крамм хочет, чтобы колонка была анонимной. Понимаешь, ребята ведь будут передавать тебе все материалы, которые у них появятся, а тебе останется их только собирать и оформлять как надо. Это можно будет делать прямо в конторе, в рамках твоих рабочих обязанностей. Понимаешь, о чем речь?

Я понимал.

— И в рамках моей обычной зарплаты, — проговорил я. — Ведь так?

— Именно так.

— Спасибо, не надо, — ответил я и вдруг, в приступе великодушия, предложил ему обратиться к О’Лири.

— Нет, не выйдет, я его уже спрашивал, — вздохнул Финни. — Он тоже не хочет. Никто не хочет.

Разумеется, мне следовало догадаться, что он опрашивает по списку всех сотрудников, в порядке предпочтения. А судя по тому, что час был уже не ранний, я оказался ближе к концу списка.

Когда вечером мы вышли из конторы, Собел поравнялся со мной и зашагал рядом. Он шел по тротуару, накинув пальто на плечи, как старинный плащ, так что рукава болтались, и придерживал на голове свою любимую матерчатую шляпу, проворно перепрыгивая через ямы, полные жидкой грязи.

— Маккейб, я скажу тебе кое-что по секрету, — проговорил он. — Я буду вести колонку для нашей газеты. Все уже решено.

— Серьезно? — переспросил я. — А платить будут?

— Платить? — Он подмигнул. — Я тебе расскажу. Пойдем выпьем кофе.