Одиночество

Прошло чуть меньше года, и мама сообщила нам, что мы улетаем на Хайн. Корабельный врач и его умные машины сделали верхнюю губу Родни такой же, как она была до того, как он ушел из Круга. Они с мамой закончили свои отчеты. Мой брат уже был достаточно взрослым для того, чтобы поступить (как он и мечтал) в высшую школу Экумены. А вот я совсем разболелась, и ни добрый доктор, ни его умные машины ничем не могли мне помочь: я продолжала терять в весе, плохо спала, и у меня начались кошмарные мигрени. К тому же вскоре после нашего прилета на корабль у меня впервые начались месячные, и тогда ко всему букету болезней добавились жуткие боли внизу живота в критические дни.

– Да, жизнь на корабле тебе явно не на пользу, – признала мама. – Тебе надо жить под открытым небом, на планете. Но на цивилизованной планете.

– Но если я улечу на Хайн, то, когда я вернусь домой, все личности, которых я знала уже несколько сотен лет, будут в могилах.

– Может, ваша светлость перестанет мерить все мерками Соро? Мы улетаем отсюда. И ты должна взять себя в руки и перестать заниматься самоедством. Смотри в будущее, а не в прошлое. У тебя еще вся жизнь впереди. И на Хайне ты поймешь, что такое жить по-настоящему.

Я набралась храбрости и ответила ей на моем языке:

– Я уже больше не ребенок. И у тебя нет больше надо мной никакой власти. Я не полечу с вами. Уезжайте без меня. У тебя больше нет надо мной власти!

Меня давно научили, как нужно говорить с колдунами и магами. Не знаю, поняла ли мама, что именно я ей сказала, но зато она увидела, что я ее смертельно боюсь, и это повергло ее в горестное молчание.

Но потом она все же ответила мне по-хайнски:

– Я согласна. У меня нет над тобой власти. Но еще я имею и права. Право на уважение. Право на любовь.

– Не может быть правым то, что укрепляет твою власть надо мной, – возразила я ей на своем языке.

Она посмотрела на меня так, словно увидела в первый раз в жизни, а потом с горечью сказала:

– Ты такая же, как они. Ты одна из них. Вы не знаете, что такое любовь. Вы замкнуты сами в себе, как устрицы. Лучше бы я не брала тебя туда, где на руинах древней культуры в корчах доживают свой век жестокие, невежественные, эгоистичные последыши, замкнутые каждый в раковину собственного чудовищного одиночества. И я позволила им сделать тебя одной из них!

– Ты учила меня чему могла, – мой голос дрожал, и я даже стала заикаться от волнения, – и в здешней школе меня тоже учили, а еще меня учили Тетушки, и я хочу закончить свое образование. – Я судорожно сжимала кулаки, с трудом удерживаясь от слез. – Я еще не женщина. И я хочу стать женщиной.

– Боже, Ясна, конечно же, ты ею станешь! Да еще какой! В десять раз лучше той, какой бы ты стала на Соро. Ну прошу тебя, попытайся меня понять, поверь мне…

Я зажмурилась, закрыла уши ладонями и заорала: «У тебя больше нет надо мной власти!» Тогда она подошла ко мне и ласково обняла, но я оставалась зажатой и холодной и не поддавалась на ее попытки приласкать меня, а как только она меня отпустила, сразу же ушла.

За то время, пока мы жили на планете, состав экипажа частично поменялся; так, например, первые наблюдатели отбыли на другие планеты, и у нас появился новый дублер – археолог с Гетена Аррем. Наш дублер побывал на планете всего два раза, и то на двух континентах, где никто не жил, поэтому ему было очень интересно поговорить с нами, «жившими среди выживших» (по его словам). Аррем мне понравился сразу – он был не похож ни на кого из остальных. И он не был мужчиной (я все никак не могла привыкнуть видеть вокруг себя столько мужчин). И женщиной тоже оно не было. Его нельзя было назвать взрослым, но в то же время оно уже не было ребенком. Короче, ему было здесь так же одиноко, как и мне. Оно знало мой язык не очень хорошо, но всегда старалось найти повод попрактиковаться в нем. И когда у меня наступил кризис, Аррем несколько раз приходило к моей матери с просьбой отпустить меня на планету (об этом рассказал мне Родни, который присутствовал при одном из таких разговоров).

– Аррем говорило, что если тебя отправить на Хайн, то ты просто зачахнешь. Уж душа-то твоя точно умрет. Оно сказало, что нечто подобное тому, чему нас учили там, присутствует и в некоторых постулатах их собственной религии. Причем Аррем говорило так мягко и деликатно, что мамуля так и не решилась, как обычно, наброситься на обличение чужих религиозных предрассудков. А еще оно убеждало маму, что если ты останешься на Соро и закончишь свое обучение, то Экумена получит бесценный научный материал. Ты же у нас бесценный экземпляр, – рассмеялся Родни, а вслед за ним прыснула и я. Он отсмеялся, а затем добавил уже серьезным тоном: – Но ты сама знаешь, что, если я улечу, а ты останешься, мы оба умрем.

Да, обычно молодежь при расставании, когда один улетал со сверхсветовой скоростью, а другой оставался, так и прощались друг с другом: «Прощай! Я умер». И это было правдой.