Одиночество

Ночью Антонов отошел к озеру Змеиному.

Наконец кольцо сомкнулось, и с рассвета пехота с пулеметами, на лодках начала пробираться по речушкам к озеру, где, как показали взятые пленные, скрывался штаб восстания, около семисот антоновцев и «сам» с ними.

Озеро окружали мшистые кочки. Здесь красноармейцы нашли большие запасы продовольствия и оружия, тут же обнаружили искусно устроенные шалаши с настилами, сквозь которые не проступала болотная вода. С кочки на кочку были перекинуты мостки. Место представляло собой хитро избранный и прекрасно оборудованный бивак, где скрывался Антонов.

На этот раз все было кончено. Грохот орудий, беспрестанное преследование, везде, куда ни ткнись — красные, усталость и безнадежность сломили дух семисот человек — все, что осталось от мятежа.

Многие были убиты, другие, оглушенные, потерявшие сон, голодные и морально подавленные, сдались.

Командование донесло в Москву: со дня начала операций двадцать тысяч человек взяты в плен и явились добровольно.

Сдался денщик Антонова Абрашка; пустил себе пулю в лоб комендант Трубка.

Антонов с братом ушли.

И потерялись следы их.

5

Двадцатого июля полномочная комиссия и Тамбовский губкомпарт опубликовали сообщение, которое стало вскоре известно во всех селах:

«Банды Антонова разгромлены. Бандиты сдаются, выдавая главарей. Крестьянство отшатнулось от эсеровско-бандитского правительства. Оно вступило в решительную борьбу с разбойничьими шайками. Окончательный развал эсеро-бандитизма и полнейшее содействие в борьбе с ним со стороны крестьянства позволяют советской власти приостановить применение исключительных мер».

Это был разгром, но еще не конец мятежа.

Тысячи людей, опасных и озлобленных, были живы, ждали момента, ждали сигнала. Мелкие отряды и отрядики шатались по полям и лесам.

Их надо было изъять.

Советская власть напомнила антоновцам еще раз, что все добровольно сдавшиеся сохранят себе жизнь и что им будет смягчено наказание.

Еще тысячи повстанцев вслед за опубликованием сообщения отдали себя в руки советской власти. Каждый день приходили в ревкомы и Советы оборванные, угрюмые люди; снимали винтовки, присаживались, просили папиросу, жадно курили.

Это был конец. Пламя потухло, дотлевали угли.

Глава одиннадцатая

1

В полях и лощинах свистел, стонал ветер, клочковатые облака закрыли небо; непрерывной чередой шли они с севера, низко опустившись к земле, сплетаясь и расплетаясь.

Точно преследуемый ветром, бежал от родного села Сторожев, минуя дороги, по межам, по тропам, по безлюдным кустам. В глухой деревеньке, что притиснулась к лесу, зашел Сторожев напиться, осмотрев предварительно дворы и закоулки.

Хозяин встретил его равнодушно, так же равнодушно накормил.

Петр Иванович, разомлевший от сытного, тяжелого обеда, зашел в сарай, зарылся в солому, заснул. Проснулся он под вечер; все так же стонал и свистал ветер, но шумом и бряцаньем оружия была наполнена деревня.

Двери сарая открылись, и кто-то, картавя и заикаясь, крикнул:

— Эй, как там тебя, вставай, атаман кличет до себя!

Дрожащими руками Сторожев вынул наган, осторожно вылез из соломы. Перед ним стоял вооруженный бородатый человек в красной сатиновой рубахе.

— Что за атаман? — спросил Сторожев и обрадовался: свои.

— А там увидишь. Иди до батько. Та не тряси наганом, а то как хрясну по зубам. Ну!

В просторной горнице за столом сидел толстый человек, пегая борода росла из-под кадыка, лицо его было белое и мясистое; он дул в блюдечко и, пыхтя, пил чай.

Внимательно посмотрев на Сторожева, толстяк толкнул локтем соседа, высокого сухощавого человека, — в нем Сторожев сразу узнал учителя, которого не раз видел у Антонова.

Никита Кагардэ улыбнулся: и он узнал Сторожева.

— Знакомцы, что ли? — прохрипел толстяк.

— Господи, да конечно же. Петр Иванович, так ведь? Садитесь, садитесь. Надеюсь, вам не нагрубили? Впрочем, виноват, познакомьтесь: крестьянский атаман Ворон, — это для всего мира, а для вас — Афанасий Евграфович. Виноват, виноват, Афанасий Евграфович, вы не обижайтесь! Кличка — второе имя.

— Сам-то ты чей будешь? — спросил Ворон. — Из каких? Какой веры?

— Антоновский партизан, комиссар Вохра.

— Ишь ты!.. Эсер, стало быть? До чего не люблю я вас, ух, так не люблю!

— Афанасий Евграфович и я организовали центральный штаб «Союза спасения России», — пояснил учитель. — Собираем под свои знамена всех сознательных людей. Действительно, Петр Иванович, эсерство себя изжило. Я понял это, ушел от вас и вот нашел новое пристанище. Поверьте, дорогой, истина лежит направо от вас.

— Одесную меня, — буркнул Ворон.

— По вашему мнению, — продолжал учитель, — я, конечно, изменник, ренегат, но что делать, что делать, не сошелся с Александром Степановичем. Не понят, обижен, оскорблен.

Поминутно падало с носа учителя пенсне, он вскидывал его и сажал на место.

Это смешило Сторожева, и он не мог удержаться от улыбки.

— Сколько же вас набралось, сознательных? — спросил он.

— Было две тысячи… — Толстяк, расстегнув мундир, вытер шею. — Но бог наказывает, бог наказывает — осталось с полсотни.