Одиночество мага. Том 2

Фесс вернулся в свой угол. Теперь, словно проснувшись, по всему телу постепенно расползалась боль. Его всего словно бы пропустили через мясорубку. Ныли суставы, обжигающе сводило растянутые мышцы, острая боль прокатывалась по рёбрам при каждом вздохе — сейчас Фесс был лишь тенью прежнего Кэра Лаэды. Судя по всему, поработали над ним изрядно, били уже бесчувственного. И, похоже, преуспели. Магия смогла бы залечить раны, переломы, стянуть разорванные связки — но не под талисманом Этлау. А он-то, Фесс, надеялся, что в бою у пирамиды ему удалось если не обратить в пыль тот талисман, то, по крайней мере, высосать из него все силы… Зря надеялся, выходит.

Больше он не проронил ни звука. Сидел, усилием воли погружая себя в транс, стараясь отрешиться и от поражения, и от боли — как телесной, так и душевной. Мир вокруг него мало-помалу тускнел, плеск волн отдалялся, сливаясь в неясный гул, стены и потолок каморки заволакивало серой мглой. Дыхание Фесса стало медленным и глубоким, глаза закрылись. Так он дольше продержится без воды.

Очнулся он, только когда жажда прорвалась через все возведённые на её пути заслоны. Рот превратился в пылающий костёр, каждое движение языка оборачивалось болью. Тем не менее он заставил себя не двигаться. Сидел, по-прежнему уронив голову на руки, обхватив колени. В Серой Лиге, давным-давно, его учили — когда нет возможности от чего-то спастись, сделай всё, чтобы насладиться этим, как бы жутко это ни звучало. Тебе больно — призывай ещё большую боль. От такой «защиты» впору самому очень быстро сойти с ума, но… иногда не остаётся никакого иного выбора.

Фессу казалось — цепи исчезают, истаивают стены каморки, и он поднимается вверх, высоко-высоко, пронзает облака, оставляет позади весь этот проклятый мир, вступает на Тропу Межреальности, двигается всё дальше и дальше, по вьющейся сквозь бесконечность дороге, не зная отдыха, не зная усталости — до тех пор, пока впереди не появятся знакомые горы, окружающие Долину, невысокие, но обрывистые и скалистые, серый камень, перевитый голубыми, стекающими с ледников ручьями, что бегут к озеру посреди самой Долины. Он видел родной дом, он поднимался по ступеням крыльца, с запоздалым раскаянием вспоминая, что, несмотря на все просьбы тётушки, так и не собрался заменить подгнившую и проседающую доску.

Он поднимался по лестнице — никто не вышел встречать его, и любимое тётушкино кресло у камина пустовало. На диванном валике — небрежно брошенное вязание. Тёти Аглаи нет. Никого нет, ни одной живой души. Фесс поднимается к себе в комнату, где ничего не изменилось с того самого момента, когда он, едва-едва залечив рану, вновь сбежал в Мельин из-под пристального надзора Клары Хюммель.

Здесь всё осталось по-прежнему. Выгнувшийся подковой письменный стол, выточенный из лопатки какого-то исполинского дракона, некогда убитого молодым Витаром Лаэдой, и, явно в подражание Архимагу Игнациусу Копперу, превращённой в предмет обстановки; на столе — так и оставшаяся пустая бронзовая подставка, в которой взорвался голубой кристалл, открывая Фессу дорогу в Мельин. В оружейных стойках — беспорядок. Эх, жалко, пропала глефа, пропал отцовский меч, пропали амулеты и талисманы, всё пропало. И новое его оружие, сработанное уже здесь, в Эвиале, пропало тоже — оно в руках Инквизиции, если не на дне морском, для верности…

— Зачем ты вернулся, сын?

Слова загудели колокольным звоном. Фесс — всё ещё в своём видении — обернулся. В дверях стоял отец, ничуть не постаревший, оно и понятно — мёртвые не старятся, тем более в воспоминаниях близких.

Витар Лаэда почему-то был облачён в простую, немудрёную кольчужку явно с чужого плеча, прорванную и кое-как залатанную в нескольких местах, покрытую давней ржавчиной. На руках — боевые перчатки толстой кожи с нашитыми стальными пластинками, тоже очень старые, в пятнах от засохшей крови. Отец опирался на самый обыкновенный прямой полутораручный меч, ничем не примечательной работы — так мог бы снарядиться для боя любой ратник во множестве миров. Лицо отца, почерневшее, с ввалившимися щеками, перемазано было и грязью, и засохшей кровью, уже не разобрать, своей или чужой.

— Зачем ты вернулся, сын? Так сюда не приходят. Мы возвращаемся со славой или не возвращаемся совсем.

— Отец… ты…

— Это неважно. Иди обратно, сын, и докажи, что ты достоин носить моё имя. Призраком ускользать от тюремщиков — невелика мудрость. Я тоже мог это сделать. Но не стал.

— То есть как?.. — прошептал Фесс. — Любой из магов Долины в любой момент, при любой опасности, даже в путах или в темнице — может вот так взять и оказаться дома, в Долине?

— Нет, далеко не каждый, — усмехнулся отец. — Это давний секрет нашей семьи. Ну а от кого мы его получили, ты узнаешь в своё время. Если, конечно, окажешься достоин.

— Но, отец, я же…

— Ты проиграл свой бой. Так же, как и я. Только я решил не возвращаться. Вот точно так же я сидел в каморке, только не на корабле, а в темнице, и ждал чуда. На рассвете меня должны были казнить.

— Кто, отец, кто?!