Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

Казалось бы, по мере приближения к цели напряжение должно было возрастать. Однако концентрация, необходимая, чтобы сделать все, как должно, обычно подавляет нервы и страх, позволяя пилоту управлять самолетом даже в самой тяжелой боевой обстановке. На этот раз мне удалось сбросить бомбы с первой попытки. Командный пункт военно-воздушной бригады располагался где-то в полумиле к югу от базы Мансура, и когда я отбомбился и повернул на север, вся зенитная артиллерия аэродрома вела огонь прямо передо мной, создав недружественный красно-зеленый экран.

Ханох повернул направо, я же решил обогнуть зенитки с запада. Поэтому я взял влево, вглубь египетской территории — и обнаружил впереди два МиГа-21. У меня были ракеты воздух-воздух, и я уже собрался их выпустить, но пока мои пальцы искали нужную кнопку, чтобы дать залп, я вдруг понял, что не знаю, как запустить ракеты. Я предположил, что это должна быть та же кнопка, с помощью которой я сбросил бомбы. Но что нужно изменить, чтобы эта же кнопка выпустила ракеты?

По радиосвязи я запросил помощь. Услышав мой вопрос, Яир Алони, находившийся в формации, летевшей передо мной, попытался объяснить мне, что делать, но я все равно никак не мог найти нужную кнопку. У «Скайхока» есть тонкий рычажок-переключатель на внешней стороне ручки управления. Легкий щелчок мизинца переводит кнопку сброса бомб в режим ракетной стрельбы. Однако все мои попытки понять объяснения Алони и найти этот маленький переключатель, одновременно следя за двумя МиГами в то время, как у меня за спиной палили зенитки Мансуры, оказались тщетными. Пришлось оставить вражеские самолеты в покое. Я повернул на восток и полетел домой.

Теперь я был один. Я летел на минимальной высоте над дельтой Нила. Подо мной мелькали линии высокого напряжения, тянувшиеся перпендикулярно моему курсу. Затем дельта закончилась, ее восточные рукава впадали в озеро Манзала[82]. Я повернул на север, в открытое море, обогнул Порт-Саид с севера и повернул на северо-восток, в сторону Израиля.

Желая полностью сбросить напряжение, я держался на высоте двадцать ярдов над уровнем моря и летел с максимальной скоростью, которую мог развить самолет. Так я летел около десяти минут, пока впереди не показался Ашкелон. И тут одним движением я задрал нос вертикально к небу и взвился вверх. И лишь достигнув пятнадцати тысяч футов, когда весь Израиль лежал передо мной, как на ладони, а Мансура осталась далеко позади, меня наконец охватило полное спокойствие, и я взял курс домой, на Тель-Ноф.

Глава 37 10 октября 1973 года

Эхуд Генкин погиб на своем «Фантоме» на второй день войны, на сирийском фронте. Эхуд был моим летным инструктором на последнем этапе обучения на летных курсах и пользовался всеобщим уважением как необыкновенно талантливый пилот. Когда вечером я услышал эту новость, то понял, что теперь мы воюем по новым правилам. Если Генкин, на своем сверхсовременном «Фантоме», погиб, это значило, что все, что я знал о полетах в напряженной ситуации, больше неприменимо. Несколько других летчиков из той же «лиги», что и Генкин, были сбиты и получили тяжелейшие ранения в первые два дня войны. Как ни странно, это подействовало на меня успокаивающе.

Возможно, «спокойствие» — не самое правильное слово для описания моих чувств тогда. Правильнее будет сказать, что это помогло мне понять, что эта война не щадит никого и никого не волнуют твои или чьи-либо еще особые обстоятельства. Мои обязанности комэска, с учетом экстремальных условий и беспрецедентной ситуации, в которой я оказался, поглощали все мое время и силы. Невозможно адекватно описать безостановочный, заполненный под завязку график командира эскадрильи во время войны и его полную, стопроцентную ответственность за боевую работу эскадрильи. У него нет ни секунды личного времени; его личные проблемы значат не больше песчинки. Возможно, это просто часть мифологии Армии обороны Израиля о настоящем командире. Возможно, мы на этой идее выросли — все время выделяться на фоне подчиненных, даже если это означало непрерывно рисковать собственной головой. Или это «условия труда» человека, взявшегося командовать многокомпонентным воинским соединением в ситуации, когда действительность, с которой приходится иметь дело, оказалась совершенно непохожей и гораздо более жестокой, чем ожидалось.

Как бы то ни было, нужно было полностью избавиться от любых мыслей о себе. Для меня, как я решил впоследствии, это оказалось волшебным ключом — спустя четыре года мне удалось наконец разомкнуть цепь, к которой я, словно каторжник к ядру, был прикован к своему плену. Я обрел свободу!

Страх — не та вещь, которую обсуждают с другими. По крайней мере, в армии.