Одиночество простых чисел

С тех пор Соледад ничего ей не говорила, но все меньше клала еды на тарелку. Впрочем, это ничего не меняло. Аличе умела на глаз определять вес продуктов и точно отмерять свои триста калорий на ужин. От остального избавлялась по-всякому. Ела она, положив правую руку на бумажную салфетку. Перед тарелкой ставила стакан с водой и фужер для вина, даже просила наполнить его, но не пила — выстраивала таким образом стеклянную баррикаду. У нее все было стратегически просчитано — где поставить солонку и где флакон с оливковым маслом. Оставалось дождаться, пока родители отвлекутся, и сдвинуть остатки еды с тарелки на салфетку. По крайней мере три такие салфетки за ужином она упрятывала в карман, а потом, когда чистила зубы, выбрасывала их в унитаз. Ей нравилось смотреть, как еда крутится в водовороте спускаемой воды. Довольная, она поглаживала себя по животу, пустому и чистому, как ваза в ванной.

— Черт возьми, Соледад, ты опять положила в соус сливки, — упрекнула мать горничную. — Сколько раз тебе повторять, что я не перевариваю их. — Мать Аличе с отвращением отодвинула от себя тарелку.

Аличе явилась к столу с тюрбаном из полотенца на голове, будто принимала душ, а не просто так торчала в ванной. Она долго думала, спросить отца или нет. Впрочем, она ведь все равно настоит на своем. Уж очень хочется.

— Я хотела бы сделать себе татуировку, — сказала она.

Отец задержал в руке стакан, который подносил ко рту.

— Я что-то не понимаю…

— Ты понял, — сказала Аличе, дерзко глядя на него. — Я хочу сделать себе татуировку.

Отец провел салфеткой по губам и по глазам, словно хотел стереть представившуюся ему неприятную картину. Потом, аккуратно свернув салфетку, он положил ее на колени и потянулся за приборами — ему хотелось выразительно продемонстрировать свое умение держать себя в руках.

— Не понимаю, как подобное могло прийти тебе в голову, — произнес он.

— И какой же, позволь узнать, ты хотела бы рисунок? — вмешалась мать с раздражением, которое, скорее, вызвал соус, нежели слова дочери.

— Розу. Небольшую. Как у Виолы.

— Скажи на милость, а кто такая эта Виола? — спросил отец с подчеркнутой иронией.

Дырявя взглядом пустую середину стола, Аличе почувствовала, что она здесь никто.

— Виола — это ее школьная подруга, — недовольно ответила мать. — Она говорила тебе о ней сто раз. Сразу видно, что у тебя с головой не все в порядке.

Адвокат делла Рокка смерил жену высокомерным взглядом, давая понять, что ее не спрашивают.

— Простите, но мне совершенно нет дела до того, что рисуют на себе школьные подруги Аличе, — заключил он. — В любом случае ты не сделаешь себе никакой татуировки.

Аличе сдвинула на салфетку еще немного спагетти.

— Все равно не запретишь, — осмелела она, по-прежнему глядя в центр стола. Голос ее, однако, звучал не совсем уверенно.

— Ну-ка повтори! — произнес отец ровным и негромким голосом. — По-вто-ри! — медленно отчеканил он.

— Я сказала, что все равно не запретишь, — произнесла Аличе, подняв глаза на отца, но и секунды не выдержала его пристального, леденящего взгляда.

— Ты и в самом деле так думаешь? Насколько мне известно, тебе пятнадцать лет, и это обязывает тебя выполнять требования родителей — подсчитать нетрудно — еще три года. По окончании этого срока можешь, скажем так, украшать свою кожу цветами, черепами и чем угодно еще.

Адвокат делла Рокка улыбнулся тарелке и отправил в рот аккуратно накрученные на вилку спагетти.

Наступило долгое молчание. Аличе водила пальцами по краю скатерти. Ее мать покусывала хлебную палочку и рассеянно смотрела по сторонам. Отец притворялся, будто ест с большим удовольствием. Он энергично двигал челюстями, и каждый раз, отправив в рот очередную порцию, закрывал от наслаждения глаза.

Аличе решила ударить посильнее — потому что она по-настоящему ненавидела его, потому что от одной только этой его манеры есть у нее начинала неметь даже здоровая нога.

— Тебя наплевать, что я никому не нравлюсь, — сказала она. — Что никогда никому не понравлюсь.

Отец вопросительно взглянул на нее и снова вернулся к еде, как будто никто тут и слова не произнес.

— Тебе наплевать, что ты навсегда искалечил меня, — продолжала Аличе.

Вилка застыла на полпути ко рту. Несколько секунд адвокат делла Рокка с недоумением смотрел на дочь.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал он чуть дрогнувшим голосом.

— Нет, ты отлично понимаешь, — ответила Аличе. — И прекрасно знаешь — только ты виноват в том, что я на всю жизнь осталась калекой.

Отец положил вилку на край тарелки. Прикрыл глаза рукой, словно глубоко задумался о чем-то. Потом поднялся и вышел из комнаты. Его тяжелые шаги громко отзвучали по блестевшему мрамору в коридоре.

— Ох, Аличе… — покачала головой Фернанда, в ее голосе не слышалось ни сочувствия, ни упрека. Она поднялась и ушла вслед за отцом в другую комнату.

Аличе сидела минуты две, уставившись в свою тарелку, пока Соледад убирала со стола, беззвучная, как тень. Потом сунула в карман салфетку с едой и ушла в ванную комнату.

4