Одиночество шамана

И Настю он не позвал к себе по причине «рождения-зарождения». До поры – до времени она была девчонка как девчонка, любовь и всё такое, встречи-гулянья, романтика с луной, ночными купаниями в Амуре, чтением стихов, потом – отличный секс, обалденный просто. Но в последнее время она всё чаще почему-то стала говорить, что любит детей и спрашивала у Андрея, а кого он хотел бы – мальчика или девочку, а если девочку, то как её назвал бы, а если мальчик будет похожим на нее, Настю, то станет счастливым – примета такая есть, а если девочка – на Андрея, то – ой, проблем с ней не оберешься: симпатичная будет, мальчики стаями, как кобели, за ней бегать станут – нет уж, лучше пусть мальчик, он хоть в подоле не принесёт, а то, что может быть гулёной, так это ничего: перебесится, успокоится – придёт любовь, женится…

– Вот ты же перебесился уже? – спрашивала Настя. В её преданных глазах было ожидание положительного ответа. Но Андрей не хотел врать.

Кроме неё, у него была ещё одна женщина, официантка Надежда, – старше на шесть лет, разведёнка, с почти десятилетним сыном на руках: выскочила замуж в девятнадцать лет, так сказать, «по залёту», первый год вроде нормально жили, а потом двадцатилетний муж, по её словам, начал изменять, прикладываться к бутылочке, короче – терпела целых девять лет, а потом: «Вот, милый, твоя дорожка, а это – моя, идём по жизни врозь», и разбежались. Кто там был прав, кто виноват – это Андрея не интересовало. Скорее всего, Надя тоже не ангелица была, судя по тому, как быстро ему отдалась: утром перемигнулись в подсобке, днём перекурили на пару, поболтали о том – о сём, а вечером вопрос: «Понимаешь что-нибудь в микроволновках? Она у меня не фурычит. Может, зайдешь посмотреть?»

Микроволновка, однако, работала исправно: Андрею лишь пришлось воткнуть штепсель в розетку – оказывается, его вилка не доходила до конца, и требовалось небольшое усилие, чтобы добиться контакта.

Надежда деланно смутилась, даже щёки порозовели: «Ой, ну и дурёха! Сама могла бы догадаться. Вот что значит баба без мужика живёт. Ни подскажет никто, не приласкает, не обоймёт…»

«Обожмёт», – хотел поправить Андрей, но лишь усмехнулся и снял свитер:

– Чаем-то напоишь?

– И не только чаем, – засуетилась Надежда. – Вот, водочка. Хорошая, московская, в холодильнике стояла. Вот – мясо, сама запекала, по-французски…

По-французски она умела делать не только мясо, и это особенно впечатлило Андрея: так жарко и страстно его ещё никто не ласкал. Надя была обворожительно бесстыдной, все вещи называла своими именами и ничего не стеснялась. Словно оправдываясь, она, в конце концов, горячо выдохнула ему в ухо:

– Голодная я…

– И я тоже, – не понял он. – Пойдем мяса твоего поедим.

– Ой, какой дурашка! – взвизгнула Надя. – Мужика у меня давно не было – вот и голодная до этого дела. Так бы и проглотила!

У него, конечно, были женщины, но таких видавших виды и безотказных ещё не попадалось. Надя, правда, ссылалась на опыт замужней жизни: мол, бывший благоверный всему научил, а до него она скромная была и ни о чём таком даже и не подозревала. Но Андрей тоже не вчера родился и знал, что если женщине что-то не нравится, то хоть запросись – не уступит, а если уступит, то лучше бы этого не было: будто одолжение делает, скованно, неохотно – никакого удовольствия. А вот Надежде нравилось доставлять радость и она была охоча до всяких экзотических игр как в постели, так и вне её – они разве что на шкафы не забирались.

Правда, как бы хорошо не было Андрею с Надеждой, а как только он выходил из её квартиры, так и охватывала его какая-то непонятная тоска. Он чувствовал себя опустошенным, выжатым, как лимон и таким усталым, будто вагон угля в одиночку разгрузил. А главное, недавний экстаз радости обладания сменялся тупым равнодушием: ничего не хотелось, разве что – придти домой, завалиться на диван и спать. Ну, никак уж не на крыльях любви летать, как об этом пишут в романах.

Впрочем, нечто подобное он испытывал с Настей: накануне свидания Андрея одолевало что-то вроде лихорадки – хотелось, чтобы время шло быстрее, и он постоянно взглядывал на часы, и чистил без того чистые брюки, и умывался-размывался, и снова принимался наводить блеск на туфли, и придирчиво осматривал себя в зеркало (никому бы в том ни за что не признался!), и садился в кресло перед телевизором, но что бы там ни показывали, – это его не привлекало, и он снова начинал бегать по квартире, смахивая малейшие пылинки, поправляя накидки, подравнивая книги на полках – если Настя согласится придти к нему, то пусть видит: всё у него чисто, опрятно, и даже простыни только что из прачечной – хрустящие от крахмала, пахнущие лимоном, дивно свежие.