Одиночество шамана

Пока что ясно лишь одно: у нашего мира нет начала, а есть переход из какой-то пока неизвестной предыдущей стадии. Просто однажды вдруг возник пузырёк, который начал раздуваться. Это так похоже на кипящую воду: в её глубине появляются малюсенькие серебристые шарики, которые вывертываются на поверхность, пена принимается пузыриться, и некоторые из пузырьков стремительно разрастаются, чтобы в конце концов лопнуть и снова смешаться с кипятком. Возможно, наша Вселенная – не единственный такой пузырь? И что же тогда представляет собой тот котёл, в котором Некто варит божественный бульон? А может, это просто гейзер или горячий источник, в котором булькает кипяток? Но где же всё это находится? И что тогда есть вся бесконечная цепь Вселенных?

Слушая объяснения Марго, Андрей невольно представил, как снимает шумовкой с кипящего куриного бульона светло-янтарные пузырьки пены, и она растекается по никелированной поверхности жирным пятном, просачивается сквозь дырочки и капает на подставленную тарелку. А в ней, возможно, целые миры!

– Андрюша, да я совсем не про это говорю! – всплеснула руками Марго. – Хотя, конечно, ваш романтический взгляд на кипящий бульон не лишён оригинальности. Все мы в какой-то степени демиурги – творим и разрушаем миры, особо о том не задумываясь. Но я-то совсем-совсем про другое думаю…

– О том, кто варит этот бульон? – наивно предположил Андрей. Его почему-то никак не отпускала эта воображаемая картинка: повар в высоком колпаке степенно помешивает суп в эмалированной кастрюльке, всё в ней кипит, бурлит, поднимается лёгкий пар, пахнет лаврушкой, свежеперемолотым перцем, пряным хмели-сунели.

– Да нет же! – Марго притопнула ногой. – Я – о другом. Вы только не смейтесь надо мной, ладно?

– Не буду, – Андрей изобразил честный взгляд и даже не моргнул, глядя в глаза Марго. – Разве я когда-нибудь смеялся над вами?

– А я бы засмеялась, – вздохнула Марго. – Ещё совсем недавно, если бы кто-то сказал мне, что мы живём в чужом мире, я бы засмеялась и покрутила пальцем у виска. А теперь сама считаю: Тёмная материя – это, возможно, главная реальность, а наш мир, занимающий всего пять процентов, – не что иное, как пузырь, возникший в ней. И если это так, то мы живем рядом с какими-то другими существами. Возможно, они нас видят и знают о нас больше, чем мы можем себе вообразить. А вот мы их видим не всегда. Лишь избранным удаётся перейти границу миров.

Марго говорила тихо, но каждое слово произносила чётко, будто диктовала текст, и потому он звучал внятно и убедительно. Слушая её, Андрей почувствовал лёгкое головокружение, будто оказался на краю отвесной скалы и посмотрел вниз: от высоты он всегда испытывал восторг и ужас; непонятная сила тянула его вниз, завораживала, насмешничала: дескать, слабо тебе пронестись как птице, или ты всё-таки не рождён для высокого полёта? Слава Богу, он брал себя в руки, ещё крепче ухватывался за поручень ограждения и, переведя дыхание, ретировался – ни на балконы, ни на смотровые площадки, ни на крыши многоэтажек Андрей старался не выходить.

Марго говорила, и ему представлялась бесконечная тьма, густая, непроницаемо чёрная, обволакивающая плотным туманом весь мир; сквозь неё лишь кое-где отчаянно пробивались крапинки света, но мягкий бархатный занавес темноты неумолимо надвигался и на них.

Андрей вспомнил, как мать перед тем, как самой лечь спать, непременно заходила к нему в комнату и, подоткнув одеяло и поправив подушку, обязательно задергивала шторы из бордового плюша: «Так лучше, – говорила она. – А то Луна вон какая полная, будет тебя тревожить…»

Он не любил оставаться в темноте. Ему казалось: она – живая, в ней кто-то есть, какие-то злобные существа, может, тролли, а может, гномы или, скорее, домовой подкрадываются к кровати, смотрят на него, тянут к нему свои крючковатые лапищи, и что-то шепчут, бормочут, тихонечко хихикают, стараясь, однако, не выдать своего присутствия. Обмирая от страха, он всё-таки опасливо опускал ноги на холодный пол, выжидал минуту-другую: никто, слава Богу, не хватал его за щиколотки, и, совсем осмелев, он соскакивал с постели, подбегал к окну и отдёргивал пыльную штору: в комнату тут же вливался хоть и слабый, но свет – отблески далекого фонаря на столбе, мерцание звезд, холодное сияние полной Луны. Темнота скукоживалась, неведомые страшилища куда-то пропадали, и даже старые половицы больше не потрескивали.