Одиночество шамана

Оказавшись в темном, вонючем подъезде, Надежда расплакалась. Она вдруг с тоской подумала, что всегда хотела жить жизнью того мужчины, которого любила. Но, оказывается, это им не всегда нравится. Свою одну-единственную жизнь, чаще всего, они хотят прожить сами, и женщина в ней – лишь страничка, может быть, не самая главная, может быть, такая, которую можно вырвать – и о ней даже не вспомнишь, потому что смысл не нарушится. Значит, свою жизнь и она должна прожить сама, не надеясь ни на кого другого? Но от этой мысли слёзы покатились ещё сильнее…

5

Сергей Васильевич Уфименко считал, что на месте нынешнего центрального городского парка некогда находилось нанайское стойбище, о котором смутно упоминается в некоторых дореволюционных источниках. Оно располагалась на откосе берега, в обрывах террас. Люди жили тут в серома – землянках, хурбу – полуземлянках-полузасыпнушках, были и хагдуны – домишки, которые строились из плетеных камышовых фашин, жердей, тальника – остов обмазывались глиной, перемешанной с травой или шерстью. Главной конструкцией такого дома являлся накан – своего рода отопительная система, напоминавшая лежанку: люди на ней спали, сидели, ели, работали. Сергей Васильевич восторгался этим хитроумным изобретением аборигенов: накан обогревал всё жилище и, главное, можно обходиться без фундамента, а пол под ногами всегда был теплым.

Там, где сейчас высится памятник графу Николаю Николаевичу Муравьеву-Амурскому, скорее всего, стояли идолы. Местность для них вполне подходящая: высокий утес, более-менее ровная площадка, с которой открывается вид на Амур, и, ах, какие божественно сильные ветра дуют с реки – значит, приносят духам запахи рыбы и водорослей, прибрежных зарослей и просмоленных солнцем камней.

Утёс, по мнению Сергея Васильевича, был идеальным местом и для костра тревоги. В стародавние времена аборигены зажигали его, чтобы предупредить соседей о нашествии врагов: клубы дыма поднимались высоко в небо, их было видно за много десятков километров – сородичи бросали свои хурбу19, уводили женщин, детей и стариков в тайгу, молодые воины готовились к битве, а специально обученные смотрящие, в свою очередь, зажигали костер тревоги. Так, по цепочке – от костра к костру, – амурские сидельцы оповещали друг друга о грозящей беде.

Возможно, многие краеведы и не стали бы спорить с Сергеем Васильевичем, тем более что возразить что-либо против тех же костров тревоги им было нечего? Пойди-ка, проверь теперь эту гипотезу. Но их почему-то возмущало утверждение этого оригинала о том, что нанайское стойбище в районе Амурского утёса было не простым: здесь, по мнению Уфименко, жили сильные шаманы, которым были ведомы тайны пустот – теперь на них стоит город.

Эти пустоты образуют под землей гигантские многокилометровые галереи, которые доходили до особого священного места, именуемого Сакачи-Алян. Даже не все аборигены знали о подземных ходах – это был секрет, тщательно оберегаемый посвященными. Духи, живущие в каменных тоннелях, запрещали им рассказывать людям о своём мире. Впрочем, это было не в интересах шаманов. Сородичи уважали и боялись их за умение входить в контакт с подземными жителями, которые были подобны богам: насылали болезни, вызывали наводнения и засухи, приносили счастье или беду, отбирали души; от них зависела удача охотника и рыбака, они могли сделать женщину бесплодной или забрать силу у мужчины; они, смеясь, вершили судьбы, и для них, казалось, не было ничего невозможного.

Духи знали тайну мира, наполненного разнородными и разнообразными вещами, резко отличными друг от друга. И они знали, почему ничто не вечно, всё преходяще, гибель одного дает жизнь другому, зачастую непохожему и даже противоположному. Этот вечный круговорот возможен только потому, что есть некая первооснова, дающая форму, свойства и качества всему сущему, но при этом она – ничто, и у неё нет определенной формы, она – вода и пламень, воздух и свет, вечная и неуничтожимая. Духи были сотворены из этого волшебного вещества, и потому их нельзя было видеть. Когда они хотели этого сами, то являлись людям в образе драконов, крылатых тигров или мерзких страшилищ, а также обычных зверей, птиц и рыб.

Однако эти существа не были такими всемогущими, какими хотели казаться своим слабым и беззащитным соседям-людям. Слишком они вознеслись в своей гордыне! Кто-то всё же был сильнее их, и он решил обновить мир: сжечь его и создать заново. На небе зажглось три солнца: одно – обычное, к которому все привыкли, два других пылали нестерпимым жаром. Вода в реках вскипела, и рыба в них сварилась. Загорелась тайга, и едкий, удушливый дым накрыл всю землю от края до края. Животные погибли в огне, и не стало слышно пения птиц. Даже камни плавились под тремя солнцами. А что уж говорить о людях? Они все померли, остался в живых лишь богатырь Хадо и две женщины. Говорят, что это были его сестры.

В низовьях Амура была земля нивхов. Оттуда прилетела испуганная птица и рассказала сестрам:

«Эта земля вся изломалась, сгорела вся.

Люди погибли. Море только было.