Одиночество вещей

Когда он, задыхающийся, на подламывающихся ногах завернул в подворотню, свистнула пуля, обшарпанная кирпичная стена плюнула в Леона снопом острых рыжих брызг. Извращенец, должно быть, прицельно бил из положения лёжа.

В подворотне, в открывшихся за ней проходных дворах и переулках Леон перевёл дух. Тут не было постов. Тут в небольших домиках размещались сомнительные, с непроизносимыми из-за сокращений названиями на табличках конторы. Большей частью нищие и убогие, а одна вдруг как царевна-Лебедь. В отреставрированном двухэтажном особняке, с новомодными дверями, загадочной бронзовой табличкой «MS Ltd», различимой сквозь затемнённые стёкла умопомрачительной мебелью, обитой кожей стенами, плоскими, как разноцветные блины, телефонами на столах. В заповедный уголок западной цивилизации ломились пошучивающие умельцы с ломиками, не обращая внимания на воющую сигнализацию.

Леон миновал следующий, засаженный тополями, длинный проходной двор.

До Калининского (Нового Арбата) было рукой подать.

И тут, не иначе как по велению Господа, прямо на Леона скатился по гнущимся, стонущим дощечкам на трофейном германском разлапистом мотоцикле, чуть ли не со свастикой, из голубятни-гаража немолодой рокер в чёрной драной куртке. Он был с такого похмелья, что шлем не налезал на опухшую усатую физиономию, едва держался на затылке, как купол. Сильнейший запах перегара омрачал свежий утренний воздух. Было ясно как Божий день: пожилой, остановившийся в умственном развитии рокер пил, жрал, спал, понятия не имел, что происходит в столице. Иначе не выкатил бы из голубятни трофейного музейного монстра.

Только такой беспечный ездок и мог выручить Леона.

— Добрось до Кутузовского! — подскочил Леон.

Рокер тупо выставился на него. Вероятно, лишь похмельная депрессия и связанное с ней замедление в мыслях не позволили ему в присутствии ребёнка ответить немедленным матерным отказом.

— Сто пятьдесят! — озадачил рокера Леон.

Даже по нынешним грабительским временам цена за пятиминутную ездку была изрядной.

— И бутылка водяры по приезде! — окончательно добил его Леон.

Тот потёр глаза, полагая, видимо, что это сон.

— Из холодильника, — садистски уточнил Леон, — запотевшая.

С двадцать первой попытки, как дядя Петя изойдя алкогольным потом, рокер завёл музейную машину.

Сидеть тем не менее на ней было очень удобно. Леон и Калабухова Аня нетесно поместились за спиной у рокера на пружинящем, похожим на седло, сиденье. Рокер ходко погнал по Кисловскому переулку. У Леона зародилась безумная надежда, что скоро он будет дома.

Надежда не оставила его, даже когда переулок перегородил выскочивший, как чёрт из табакерки, бронетранспортёр. Пятнистые солдаты замахали руками, заорали, дали в воздух автоматную очередь. Чтобы не врезаться, рокер понёсся по узкому тротуарчику, сшибая мусорные бачки, из которых вместе с мусором вылетали коты и голуби.

— Это… — рокер сбросил скорость, полуобернул к Леону пылающее в усах лицо, но в этот самый момент сверху (из окна?) на него с воплем, подобно леопарду или рыси, рухнул десантник, и тут уже полетели все: десантник, сжимающий в стальном захвате шею пожилого рокера, Калабухова Аня, Леон и трофейный мотоцикл. Леон удачно упал на рюкзак, как черепаха на панцирь. Калабухова Аня на Леона. Рокер и солдат на мотоцикл. Мотоцикл на асфальт. В воздухе продолжали крутиться колёса, показавшиеся Леону огромными, как мельничные лопасти.

То были колёса судьбы.

Надежда оставила Леона.

Схватив на руки не успевшую понять, что произошло, Калабухову Аню, сэкономивший сто пятьдесят рублей и неизвестно, существующую ли поллитру из холодильника, Леон побежал вперёд мимо забаррикадировавшегося деревянными ящиками магазина. Уже показался в просвете домов вожделенный Калининский (Новый Арбат), прямая линия до дома, с которой Леон не сойдёт, пока не дойдёт или не умрёт.

— Как лошадка бежишь, — одобрила Калабухова Аня, взбодрила пятками. — Хочу пить!

— Потерпи, — пробормотал Леон, — недолго осталось.

И он бы выбежал на закрытый-перезакрытый, загороженный-перегороженный правительственный проспект, если бы прямо навстречу ему с улицы скромного демократического писателя Писемского не выехал урчащий мотором, лязгающий гусеницами танк.

С мраморного подоконника нежилого дома он казался крохотным.

В действительности же был огромен, парализующе страшен.

В душе Леона, как и во всякой русской душе, было много смуты. Бог вычерпывал, вычерпывал и наконец дочерпался до чистого. Леон доберётся до дома и в час беды будет с родителями. Не Бог весть какая чистота, но Леон плевать хотел. Эта сущность не умножалась. Леон, как одинокий, отцепленный Богом или, наоборот, прицепленный Богом вагон, катился по рельсам за невидимым локомотивом.

Он просто остановился перед танком.

— Неужели не разойдёмся? — услышал сверху, с брони знакомый голос.

— Валериан… простите, не знаю вашего отчества, — снял с плеч, поставил рядом Калабухову Аню Леон.

— Знаешь имя, — засмеялся Валериан. — Откуда? Сомневаюсь, чтобы из официальных источников.

— Вы меня не помните? Мы встречались в Нелидове в гостинице. Я был с отцом.