Одиночество волка

Витька, трезвея на глазах, гнул свое: «Давай, бригадир, если ты бригадир справедливый, — ты это сделаешь без промедления! — с Таиськи-недотроги тридцать процентов скостим! Что, работа у нее такая тяжелая, как у вальщика? А могла бы порой и вагу взять, помочь, мать ее переэтак!»

— А за что ты снимешь? — спросил Волов. — Каждое решение должно выходить из дела общего. Харчем она нас обеспечивает хорошо, сыты, здоровы. Она от Лохова ушла потому, что заработок — ничто.

— Воздыхания всякие надо выкинуть из головы, — отрезал Витька. — На скольких она варит? На артель? Или на троих каких-то?

— Так получилось. Она этого не хотела, — не согласился и бригадир.

— Хорошо, — сказал Валерка Мехов. — Ни в чем с тобой не сговоримси… Петр первый, тот голову рубил таким. — И стал по-кошачьи заходить к Волову с тыла. — Слюшай, давай я тебя поцелюю! — Вынул ножичек и, нагнувшись, намеревался завладеть колбасой. — Ты стучал на Кубанцева? Слюшай, жалко как человека! Служил хорошо, а зачем к нам приехал?

— Зачем он, как говорится, в наш совхоз приехал, зачем нарушил наш покой, — сказал Витька, пристраиваясь чуть левее бригадира.

— Ты варяг! — бросил Витька. — А я эту землю пахал и перепахал! Уезжай или не мешай! Что ты все против, что мы ни скажем?

— Ты думал, тебе тут рай? — добавил Валерка.

— Ох ты рай, мол, ты рай, обидрав ты мий край! Мамка моя так пела, Волов… Ты тоже хочешь и край ободрать, и нас заодно?

— Мамку ты свою не помнишь, Витька, — сказал тихо бригадир. — И это не твоя беда. И отца ты хотел застрелить. Не спирай на мамку, что плохим стал. Братья же твои такими не стали, нет!

Витька процедил сквозь зубы:

— Откуда знаешь про братьев? Доложили? Мол, гляди в оба: с тобой бывший кулацкий сынок, а братья от них отгородились? Так?

— Ну, а кто ты теперь? — спросил Волов. — Про все прошлое я не знаю. А сегодня не опасный ли ты тип? Не дам! — вдруг стукнул по доске твердо. Не дам ничего противозаконного делать! Ни в прибрежье рубить, ни хапать тут все подряд, не дам.

— А-а! — Валерка кинулся ловко вперед, ударил Волова головой, уже Витька подставлял подножку, чтобы бригадир покатился. Добить — это в два счета. Но Валерка со своим ножичком плюхнулся наземь, Витька упал на него. Волов ударил его всего разочек.

— Дай нож, — прохрипел бригадир Валерке. — Руку сломаю! Ну-у!..

— На-а, — промямлил плаксиво Валерка, выпуская из руки нож.

Сережка задыхался от хохота:

— Съел, Мех, съел?

26

Бурелом пошел неожиданно. Они затравленно шли уже не так быстро.

Леха шел первым. Он не боялся — этот «Монах» совершенно не чувствовал дороги. В городе, так он был мастак. А здесь «Монах» был соплинка, которую бурелом вот такой, топи и болота, могут накрыть запросто. Вахлак хочет хорошо жить, а не умеет! Леха ждал, когда наступит тот момент, — сам задохнется. Леха понимал: двоим отсюда не выбраться — Родион не такой конопатый, он видел приметы этого, за дочь выдаст.

Он выбирал нарочно места потопче, погнилее. «Монах» крепко держался за жизнь, крепко прижимал свой мешок к груди, не отдавая его Лехе, и ступал почти нога в ногу с Лехой, как тот ни менял ход. «Монах» был, сволочь, незаметен и быстр. Леха, оборачиваясь, даже похваливал его. «Монах» кривился от похвал, как от боли, и говорил, тяжело дыша:

— У меня отец рыбак. Я с ним много ходил в детстве.

— Это он, друг природы, научил тебя шалостям? — спросил Леха, он уже протрезвел. — Жестокий ты, ужас! Вас спаровать с моим отчимом. Тот тоже…

— Плохому меня отец не учил, — сквозь зубы сказал «Монах». — Меня этому учили другие. И особенно учитель по физике. Он холостяк был… Мне нравилось, что у него квартира. Он всегда окружен друзьями. К нему они приходили и пить, и играть. Никто не ругается, не кричит… Мы приходили с девочками…

— А когда выберемся, ты снова за свое примешься? Отчим мой, пропади он пропадом, мою душу перевернул. А душа болит. Как я, Леха, тебе позволил Машу при себе бить? Только потому, что пьяный был. А сейчас… Да я бы тебя!..

— Будет, Леша, много денег. Очень много. Невероятные богатства откопали мы с тобой. Черт с ними, с рисунками! Ты только выведи.

— Протрезвел я, и скучно мне на тебя теперь глядеть. Научи и меня, чтобы не скучно было.

— Потише, пожалуйста. Что, чтобы не скучно? Самое главное, чтобы не было скучно, конечно, это, — похлопал по мешку. — Ты этого не поймешь. Созерцание! Сидишь и смотришь! Все бегают, всех раздирает непонятное, а ты сидишь. Потому что… Ты и царь, и бог! Мимо всех, мимо всех!

— А зачем же ты ее мял и орал в лицо?

— Люди мстят друг другу из-за того, что их слишком много. Я мстил ей за то, что она знает, где рисунки, и не говорит.

— Как ты думаешь, я зря с вами связался?

— Почему же? Мы тебе дадим денег. Много денег.

— А ежели все равно скучно? Мне вот так теперь скучно, так скучно, что я вспомнил, как ты ее душил и мял. Зачем ты это делал, тварь? Ты знаешь, что она моя баба была? Ты ведь, падлюка, знал, а бил при мне, и мял при мне. Что она тебе сделала плохого, что ты ее бил и мял при мне?

«Монах» остановился.