Одиночество жреца. Том II

Король почти машинально коснулся своей магией льда серебра кубка, даже не отвлекаясь на такую мелочь. От происходящего у Сании аж глаза на лоб полезли, но пусть, скажем так, проникнется семейной атмосферой и до конца осознает, что я ей — ближайший друг и защитник, после самого Кая Фотена, естественно.

— Ты сам говорил, что выбор есть всегда, — многозначительно заметила Вила.

— Орвист, приютишь?

— Если матушка Эдит нас обоих с порога не попрет после гибели отца, то конечно, — хмуро ответил де Гранж.

— Вот туда и поеду!

— Грамотный выбор, — кивнул король, — я дам пару распоряжений, в имение де Гранжей прибудет управляющий с твоих земель. Дела там идут хорошо, но без твоей руки роста нет. А он нам нужен…

Дальше беседа пошла о делах лесного хозяйства и винокурнях. Первыми откланялись де Шонц-Вилены, следом за ними ушла Сания. Мы некоторое время еще выпивали, после чего король огласил:

— Ладно, господа! Уже глубокая ночь, вам пора обратно по камерам, а завтра — в путь!

— А можно без камер? — кисло спросил я.

— Нет! Преступник должен сидеть в камере! — весело ответил уже изрядно пьяный Кай, — прощаться не будем, думаю, через месяца два-три увидимся, как прибудет посольство Ламхитана. А пока сидите тихо, мои героические послы! Отсыпайтесь, отъедайтесь, набирайтесь сил. Мы тут будем свадьбу готовить, а королевская свадьба — это еще тот бардак! Все, давайте!

Король проводил нас до дверей и сдал на руки ожидающим там стражам. Нас быстро провели теми же ходами обратно в казематы, из которых нас завтра же утром и выдворят за пределы столицы — как злостных преступников, которые попали в немилость короля Кая Фотена Первого.

Глава 5. Покаяние

Чем ближе было родовое поместье Орвиста, тем больше мы оба нервничали. Одно дело — представлять себе разговор с вдовой, другое — попасться ей на глаза лично. Само собой, Эдит сразу же оповестили о гибели последних мужчин рода и одним Семерым известно, как громко женщина проклинала престол, служба которому за неполные шесть лет лишила ее мужа, двух сыновей и пасынка, полностью обезглавив семью, частью которой она когда-то стала, выйдя замуж за безбашенного красавца Бренарда.

То, что мы живы и направляемся в имение, там уже знали — впереди нас, по всему маршруту следования, отправили гонца. Пусть мы и были осужденными преступниками, но мы все еще были благородного сословия, так что некоторые льготы и поблажки имелись.

При выдворении из столицы нам выдали по кошелю с «путевыми» — по пять золотых, чтобы мы могли оплатить ночлег, нормально питаться и, если необходимо, прикупить что-нибудь простое из одежды. Сейчас мы с Орвистом были в полунарядных платьях для суда, так что в первом же городе мы отоварились простыми штанами, рубашками и плащами. Только обувь оставили — больно она была хороша. Это пробило в нашем бюджете серьезную дыру, но, в целом, мы с виконтом, как люди в путешествиях впроголодь опытные, не особо чувствовали какое-то стеснение. Ну да, приходилось останавливаться в постоялых дворах попроще, не брать дорогого вина, довольствуясь молодым. Путешествовали мы по Королевскому Тракту, так что кровать на каждую ночь у нас была всегда. Но все равно, даже со всеми этими удобствами у меня люто болела спина: все же с двумя руками ехать верхом намного удобнее, сейчас же центр тяжести был немного смещен и я сидел как-то косо. Защемляло противно в районе грудного отдела, где-то возле позвоночника на одной линии с сердцем, да иногда прихватывало так, что было больно дышать. Позже боль стала отдаваться и в шею, но пока мы были в пути придумать какую-либо эффективную разминку, кроме как «полежать на ровном», мне не удалось.

Когда родовое имение де Гранжей показалось вдали, я чуть не дернул поводья и не пустил лошадь обратно, прочь от дома покойного Бренарда. Правда, одной рукой такой финт было бы сделать проблематично, да и не удержался бы я, скорее всего, в седле, но попробовать очень хотелось.

Въехали мы на территорию поместья молча. Дружинники, что несли караул, мигом узнали Орвиста и, довольно быстро признали меня, так что никаких вопросов не задавали.

Мы неспеша, почти медлительно, подъехали к главному входу в поместье. Там нас уже ждали конюхи, слуги и сама хозяйка дома.

Эдит стояла у самого крыльца. Сейчас на голове женщины была траурная черная повязка, которая придерживала срезанные до каре волосы — в знак траура по усопшему супругу. Служители Фора не регламентировали, как долго жена должна оплакивать мужа, ушедшего в чертоги Первородного: некоторые ходили так неделю и срезали только прядь, другие — брили голову наголо и никогда более не снимали с головы перевязь или платок. Эдит, как графиня, находилась где-то между двумя этими крайностями.