Одиночество зверя (СИ)

— Уж точно не стоит руководствоваться в своих делах расчётами на вознаграждение за них после смерти. Таким путём можно придти только в совсем другое место. Поменьше думать о себе, побольше — об окружающих. И опять же — не из страха будущего наказания, а ради любви. Меня всегда раздражала «Рождественская песнь» Диккенса — какая-то языческая свистопляска. Повесть о Рождестве, где нет Христа. Какие-то духи Рождества — видения белой горячки. И самое главное — Скрудж меняется из страха перед наказанием, и свои добрые дела, получается, совершает тоже из страха. Решил, что заключил сделку с Богом из серии «ты — мне, я — тебе». Вот я сейчас срочно начну делать добрые дела, а ты уж меня после смерти не забудь, пристрой получше. От Рождества осталось одно название, без смысла. Так же, как Санта Клаус — кажется, никто уже и не помнит о святом Николае Угоднике, остался только бородач в красном колпаке из рекламы «Кока-Колы».

— Нет, Анечка, почему же — Скрудж узнаёт о страданиях больного малютки Тима, о существовании которого, видимо, прежде вообще не знал, и в нём пробуждается совесть.

— Думаю, он и прежде видел страдающих людей, взрослых и детей, и даже сам заставлял их страдать, но совесть его благополучно спала. Здесь есть ещё одна ловушка — Тим выздоравливает, Скрудж мирится с племянником и в несколько дней перерождается, после чего начинается всеобщее счастье. Любой человек с мало-мальским жизненным опытом расскажет вам не одну историю о хороших людях, которых преследовали несчастья. Сама по себе идея прижизненного вознаграждения за богобоязненность порочна и провоцирует подобного рода контраргументы. Люди воспринимают тяготы в своей жизни как наказание, а их отсутствие — как свидетельство божественного расположения. И то, и другое — страшное заблуждение. Вся наша земная жизнь — испытание. Господь никого не наказывает, он всех любит, а делает больно, чтобы помочь человеку исцелить свою душу. Воинствующие атеисты любят задавать вопрос: может ли Бог создать камень, который не сможет поднять. Я им отвечаю: Бог не может даже спасти человека без самого человека — каждый сам делает жизненный выбор.

— Значит, несчастья, хоть и не наказание, но всё же свидетельство греховности?

— Елена Николаевна, мы ведь уже договорились — все не без греха. Если человек на гребне успехов и довольства забывает о христианском долге, за гробом его ждёт жестокое разочарование. Успех — ещё одно испытание, а не сертификат на спасение души.

— Но ты ведь не можешь знать всего этого наверное?

— Конечно, нет. Я могу только верить. И каждый волен выбирать себе веру.

— Послушай, но откуда в тебе всё это взялось? Ты ведь училась в советское время, в школе физику и химию изучала, а в институте — научный атеизм. Неужели в один момент просто щёлкнуло в голове — и готово?

— Нет. Положим, физика и химия к вере вообще никакого отношения не имеют. Креационизм я обсуждать не намерена, он меня мало интересует. Научный атеизм прошла и прошла — он моё мировоззрение никак не изменил. Потом стала просто жить, крестилась вместе со всеми в конце восьмидесятых и потом ещё лет десять в церковь не заходила.

— Так, Анечка, если не хочешь рассказывать — мы тебя не заставляем. Правда, ребята?

Конопляник и Саранцев механически кивнули, но Игорь Петрович мысленно взметнулся: нет, пусть рассказывает. Он смотрел на свою бывшую симпатию с некоторым страхом, словно её у него на глазах похитили инопланетяне, и теперь она вернулась от них с грузом знаний и неведомым опытом. Симпатичная девчонка из его памяти вдруг проступила в его жизни потусторонней женщиной. Он смотрел на неё, но не видел. Мысли заметались в голове, обрывали друг друга, перепутывались и создавали новую картину мира, похожую на полотно безвестного абстракциониста.

— Я вот тебя совсем не толкал, а ты на меня разозлилась, — уязвил христианку Саранцев. — И где же твои убеждения?

— Я себя святой не называла, — сухо ответствовала та. — Извини, если тебя задело.

Игорь Петрович отчётливо, как на горячем листке компьютерной распечатки, прочитал в глазах собеседницы все её страсти: негодование из-за него и из-за себя, разочарование от неспособности усмирить тягу к осуждению и безбрежное желание закончить разговор. Ему захотелось встать и уйти, лишь бы не смотреть далее в опостылевшее незнакомое лицо.

— Я всё отлично понимаю, — продолжила Корсунская. — Явилась из многолетнего небытия и сразу бросилась обличать, хотя сама с собой не разобралась и вряд ли когда-нибудь разберусь. Смешна, нелепа, претенциозна, невыносима и так далее.

— Ладно тебе! Преступлений ты не совершала, я надеюсь? — протянул руку друга Игорь Петрович в ожидании ответного жеста.

— Представления о преступности разнятся в разных культурах и в глазах разных людей.

— Я имею в виду преступления в глазах закона.

— Подлогом документов не занималась, но, возможно, в интересах доверителя кое-что замалчивала, кое-что преувеличивала или приуменьшала, но и не лжесвидетельствовала.

— Ладно, я от тебя отчёт в проделанных грехах не требовал.