Одиночка

Я не могу сдержать восторженной улыбки. Взъерошенный, усталый, со щетиной на щеках, он запросто может побороться за пальму первенства с любым эталоном мужской красоты.

Ну, я ему точно первое место присудила бы!

— Я думал, ты перестала мне «выкать», — говорит лаэрд, и в его голосе слышится досада и нотка раздражения.

Я смущенно моргаю.

— Ну, вы же старше…

Мужчина вздыхает и возобновляет путь, но теперь мы оба молчим.

И как это понимать? Он хочет, чтобы я ему не «выкала»? Так почему не скажет об этом? Или я должна догадаться сама?

Черт! На склоне я ему «тыкала» — это правда. Но одно дело склон, где все равны, и совсем другое — реальная жизнь. А в реальности Курт не только старше, но вдобавок еще и мой опекун.

Кидаю косой взгляд вбок, где темнеют неясные силуэты кабинок подъемника.

— И все же, Курт, почему вы бросили спорт? — настаиваю я чисто из любопытства. — С вашей техникой и безбашенностью вы вполне могли участвовать в Олимпиаде.

Курт негромко смеется, затем на секунду останавливается, удобнее перехватывает оба борда и идет дальше.

— Потому, Эва, что Бет я любил сильнее, — договаривает он уже на ходу.

Все. Конец. Финиш. Приплыли. Припарковались.

Я зло закусываю губу. Молодец, Яблокова.

Эти покаталки были нужны для того, чтобы лаэрд не вспоминал о прошлом, не вспоминал о ней. Опять я все испортила!

А еще, помимо легкого раздражения на свой чересчур болтливый язык, я чувствую укол ревности. Может, это глупо, но я ревную Курта к его прошлому, к той любви, которая была у него там. Я ревную его к Элизабет, которой уже давно нет.

Глупо? Полностью согласна! Вот только сердце отказывается принимать доводы головы.

Мне очень хочется спросить, любит ли он до сих пор свою жену, но я молчу, потому что догадываюсь, каким будет ответ.

— Как тебе доска? — интересуется Курт.

Снаряжение лаэрд подобрал для меня сам, и надо признать, ботинки и сама доска были просто «ах!». В жизни не каталась на чем-то похожем.

— Супер! — не скрывая восторга, признаюсь я. — Спасибо огромное!

Набравшись смелости, забегаю немного вперед, останавливаюсь, загораживая мужчине путь, и задаю провокационный вопрос:

— Курт, почему ты решил, что меня надо менять? — слежу за его реакцией на «ты» и, облегченно выдохнув, продолжаю: — Я просто хочу сказать — все эти походы по магазинам, жизнь по расписанию и прочее… Ведь все это имеет какую-то определенную цель. Я что, так сильно не соответствую вашему обществу?

— Нашему обществу, — поправляет мужчина, — и да, ты совершенно не вписываешься, но дело не в этом…

Я хмурю брови.

— Эва, ты словно велосипед с десятью передачами, но ездишь только на первых двух, — с улыбкой говорит он. — Я не хочу тебя менять. Я только хочу показать, что ты можешь.

Повинуясь неожиданной внутренней необходимости, я порывисто обнимаю мужчину за талию, утыкаюсь носом в свитер и замираю.

Черт! Какой же он хороший. Самый-самый! А я его…

Глухой звук падающих в снег бордов — и руки Курта осторожно прижимают меня к себе. Подняв голову, встречаюсь взглядом с переменчивыми глазами мужчины.

— Я буду слушаться! — возбужденно обещаю ему. — Честно-пречестно! И вставать буду в семь, и спорить перестану, и вообще…

Он громко фыркает.

— Лучше не надо, — смеясь, просит он, крепче прижимая меня к своему крупному телу. — Иначе мне постоянно будет казаться, что ты что-то задумала.

— А… Ну, ладно! — легко соглашаюсь я, опускаю голову и утыкаюсь носом в грудь мужчины. — Тогда никакого расписания!

Курт смеется, легонько шлепает меня по попе и наклоняется за досками.

— Пошли, пока я не оголодал настолько, что начал рассматривать тебя как нечто съедобное, — шутливо сообщает он.

Я оглядываюсь на деревянный домик, до которого осталось не больше двадцати метров.

— А мне, кстати, нравится, когда ты кусаешься, — не подумав, говорю я и тут же снова слышу звук упавших в снег бордов.

По лицу Курта сложно понять, почему мои слова вызвали такую реакцию. Он поспешно наклоняется за бордами.

— И, кстати, к вопросу про «выканье», — внимательно наблюдаю за действиями лаэрда. — Курт, а сколько тебе лет?

Вроде бы простой вопрос ставит мужчину в тупик.

— Почти тридцать, — с неохотой произносит он, поглядывая на меня с какой-то опаской.

Почти тридцать?

Я окидываю мужчину придирчивым взглядом.

Всего-то тридцать, а я думала, что все сорок!

Вот как сильно, оказывается, старят человека строгие костюмы, угрюмая гримаса и предательство любимой женщины.

Хотя сейчас он — совсем другой. Растрепанный, вспотевший, в расстегнутой куртке… Такому от силы дашь двадцать пять, но никак не тридцать.

— Эва? — напряженно выдыхает мужчина, так, словно всерьез опасается, что я развернусь и с криком ужаса рвану куда подальше.

А я-то всерьез полагала, что только женщины комплексуют по поводу своего возраста.

— Старичок, тебе бы поберечься! — с притворной опаской качаю головой. — В твои-то годы надо не на борде гонять, а таблеточки у врача клянчить.

Курт наклоняется немного вперед.

— Издеваешься?

Я делаю возмущенный вид.