Одиночка

— Что случилось? — без прелюдий. — Нет. Потом перезвоню.

Кто это? — моментально оживает в голове параноидальный голосок. — Та стриптизерша?

Даже семь минувших лет мало что смогли изменить: я по-прежнему хочу, чтобы он принадлежал мне целиком и по-прежнему сумасшедше его ревную.

— Кто звонил? — спрашиваю как можно непринужденнее, когда Адиль вновь подходит к кровати.

— Робсон, — коротко отвечает он, вызывая во мне всплеск облегчения. Не врет. Адиль бы не стал.

Улыбнувшись, я тяну к нему руки. Иди скорее сюда.

— И свет выключи. Прямо в глаза бьет.

Но Адиль почему-то меня не слушает и, сощурившись, обходит кровать с боку.

— А это откуда? — без эмоций интересуется он, поймав мое запястье.

Я не сразу понимаю, о чем он спрашивает, а потому все еще продолжаю улыбаться. И только когда опускаю взгляд на свое предплечье, вспоминаю: следы, оставленные Димой, за сутки успели превратиться в синяки.

Глава 37

Я так сильно теряюсь, что моя первая реакцию — резко одернуть руку и спрятать ее за спину. В груди отчаянно барабанит: ну почему, почему? Как я могла об этом забыть?

— Свет выключишь? — повторяю я, пытаясь вернуть лицу невозмутимое выражение. Тщетно, потому что внутри все напряжено в ожидании бури. Я ведь хорошо знаю Адиля. Эти синяки для него — хороший повод стесать кулаки.

И нет, я совершенно не испытываю удовлетворения от шанса быть отомщенной за свое ночное унижение. Мне это не нужно. Все, что я чувствую — это стыд за то, что об этом узнал еще один человек, и панику от мысли, что может за этим последовать.

— Спрашиваю, откуда они у тебя? — повторяет Адиль, и его голос, который до этого момента казался обманчиво спокойным, выдает предупреждение.

В силу профессии я научилась быстро адаптироваться к критическим ситуациям, а вот врать или придумывать — нет. Адиль не Дима, и не станет давать подсказок: наоборот, смотрит пристально и не мигая, будто нарочно нагнетает обстановку.

— Хватит меня гипнотизировать, — бормочу я и, отведя взгляд, вскакиваю с кровати. Хватаю пижамную рубашку, лежащую на полу, и на автомате ее натягиваю.

— Блядь, ты серьезно?!

От этого гневного возгласа я вздрагиваю, но повернуться не решаюсь и лихорадочно рыскаю глазами в поисках белья. А что мне ему ответить? Да, это Дима, фас? Не могу я так поступить, потому что отчасти сама во всем виновата. И Адиль между прочим тоже.

Подхватываю скомканные стринги, но надеть их не успеваю. Без всякой деликатности Адиль перехватывает мои плечи и, развернув, заставляет на себя посмотреть. Плевать ему сейчас на мою голые ноги и задницу. Он собирается выбить из меня ответ.

— Не молчи. Это он тебя? Заяц этот злоебучий?

Я кручу головой. Не потому что хочу возразить, а из-за растущего протеста. Потому что Адиль не имеет права говорить так о Диме. Да, он поступил паршиво, но он совсем не плохой человек. Я ведь знаю, каким он был до всего. Беззлобный, мягкий, чуткий… Совсем не агрессивный. Это я так сильно по нему ударила своим поступком и своим признанием. А Адиль имеет к этому непосредственное отношение. Он не должен… Не имеет право его обзывать.

— Дима меня никогда не бил, если ты об этом, — с вызовом сиплю я, глядя в его расширенные зрачки. — Он был пьяным и не рассчитал силу. Я его не оправдываю, но не нужно смотреть на меня как на жертву насилия и тем более — за меня мстить.

В один момент мне кажется, что Адиль оттолкнет меня и вылетит из квартиры — такая борьба написана у него на лице. Но он продолжает стоять рядом.

— Он походу тебя силком выставил? И на хрена ты его защищаешь?

— Выставил, да! — рявкаю я, топнув ногой. Снова мокнут глаза. — Но только не надо играть в благородного рыцаря. Он меня выставил, потому что я изменила ему с тобой и по дурости призналась. Главная дура и сука здесь я, но и ты не белый и пушистый. Тебе было плевать на его чувства, когда ты вломился ко мне на Сенином дне рождении! Считаешь, правильно пойти и разбить человеку лицо, после того как попрыгал на его сердце?

— Я тебе тогда сказал и сейчас могу повторить: похуй мне до него, — цедит Адиль, сверкая глазами. — Или ты к нему на скотских условиях вернулась? В благодарность за то, что принял тебя обратно, будешь терпеть от него все закидоны?

Я почти задыхаюсь. Мы снова друг на друга орем, совсем как семь лет назад. И он снова меня не слышит.

— Нет, я на такое не подписывалась, ясно? Как видишь, нахожусь здесь и даже занималась сексом с тобой! За кого ты меня принимаешь?! Думаешь, я за время твоего отсутствия совсем человеческий облик потеряла?

Адиль сжимает челюсть и зло встряхивает головой. Его руки до сих пор держат мои плечи. И в этот момент я вдруг осознаю, что ни в одной из наших самых громких ссор, он ни разу не оставлял на мне синяки. Психованный, неуравновешенный Адиль ни разу не перешел эту грань. Даже когда я орала ему в лицо, как сильно его ненавижу.

От этой мысли меня отпускает: шум в ушах стихает, эмоции гаснут и плавно оседают под ребра. Мы лучше, умнее, взрослее. Сейчас мы достаточно умны, чтобы ценить то, что имели.