Одиночка

Игнат полусидел-полулежал, приподняв изголовье на максимально возможную высоту. Читал книгу, которую принесла Рина Иосифовна. А что еще делать, если лишился ног и без посторонней помощи не можешь даже пересесть с кровати на каталку? Больной – тот же заключенный, подписку о невыползе с него можно не брать, он и так под арестом.

Несколько раз Игнат видел Лидию Андреевну, которая бегала между палатой и ординаторской, получая нужные справки и собираясь домой. А ведь энергичная пенсионерка, по сути дела, заперта еще надежнее, чем безногий доктор. Пожизненное заключение в одиночной камере – наказание страшней, чем смертная казнь. Внешним взором видим стервозную старуху, а внутри неприкаянно бродит пятилетняя девочка, кружит по солнечной комнате, по коридору, где на стене висят лыжи и велосипед, по кухне, где все спички от детей спрятаны, по двору с дровяными сараями, по пустой шумной улице… Заглядывает в самые недозволенные маленьким девочкам закоулки, ищет, но находит только пустоту. Всюду следы Шурки: вот его сабля, вот его дудка, вот раздавленный сандаликом песочный кулич… Но самого Шурки нет. Напрасно подглядывать в потайную дырочку – что там делается в туалете?.. – бесполезно часами сидеть, затаившись под столом. Никого нет в туалете, лишь журчит только что спущенная вода; никто, забывшись, не зайдет на кухню, хотя варенье опять съедено.

Потому и не сложилась собственная жизнь Лидии Андреевны. Какая может быть личная жизнь, если всякая мысль о мужском начале заглушена оглушающим трамвайным звонком.

Нет, нет, нет!.. Глупости все это!

Ну что, дедушка Фрейд, ты доволен?

Пятилетняя Лида не верит в непоправимость случившегося пятьдесят пять лет назад. Уже одиннадцать пожизненных сроков она отбыла в светлой одиночке, но все еще не верит. Лишь по ночам, когда разум засыпает, на одно мгновение приходит… не мысль, не воспоминание, а отчетливое ощущение, как железные колеса кромсают ее общее с Шуркой тело. Тогда Лида бежит и прячется под стол, а люди, живущие по соседству с бренной Лидиной оболочкой, корчатся от расползающейся солнечной жути, впадают в депрессии, режут вены, неосознанно умножая зло.

Показать бы все это строгой Клавдии Ивановне – какие еще тюремные сроки назначит она давней преступнице?

Игнат отложил книгу, подтянул к кровати кресло-каталку. Надо бы как-то пересесть и съездить до туалета. Мисочку с нищенскими макаронами сюда никто не принесет.

Пересесть не удавалось, коляска норовила отъехать в сторону, а то и вовсе перевернуться.

– Вам помочь?

Поднял взгляд. Так и есть, рядом стоит Лидия Андреевна.

– Если не трудно, придержите немного коляску, чтобы она не отъезжала.

Ухватился руками за поручни – оп! – перекинул тело на коляску. Теперь развернуться – и все в полном порядке.

– Зачем вы так! Я бы позвала кого-нибудь, перенесли бы вас.

– Ничего, силушка в руках покуда есть!

Мне мама в детстве выколола глазки,
Чтоб я в шкафу варенье не нашел.
Я не смотрю кино, я не читаю сказки,
Зато я нюхаю и слышу хорошо!

Бисмарк сказал, что из каждого свинства можно извлечь ломтик ветчины. Даже из отсутствия ног.

– Вас куда отвезти?

– Собственно говоря – никуда. Просто в постели лежать сил больше нет. Надоело хуже горькой редьки.

– Это вас в Афганистане покалечило?

– Нет, – честно ответил Игнат. – Авария. Но все равно больно.

Ноги Игнат потерял в экспедиции. Надо было суметь заехать в края, где, кроме их «Урала», на сто километров ни единой машины, и попасть под собственный «Урал»! Они только приехали и разбивали лагерь, на ощупь, почти в полной темноте. Водитель решил передвинуть машину, чтобы фарами подсвечивать работающим, и, не заметив, наехал на Игната. Наехал на скорости три километра в час. Запомнился толчок и неспешно наваливающаяся на ноги тяжесть. Боли не было, боль появилась потом, когда Игната все на том же «Урале» везли в больницу. Боялся остаться на всю жизнь хромым, а остался вовсе без ног. До сих пор его бросает в дрожь, когда он слышит безнадежный диагноз: «синдром раздавливания».

– Знаете, – сказала Лидия Андреевна, – вы очень напоминаете моего брата. У меня брат был, старший, он умер уже давно, так вы на него похожи.

Игнат молча кивал, вздыхал сочувственно. В таких случаях слова не нужны.

– Вы тут тоже обследуетесь?

– Вообще я тут работал, еще вчера. В центре психокоррекции. Но теперь нас закрывают, помещение вон опечатали, даже протезы не позволили взять. Вот и лежу без ног, не то пациент, не то сотрудник, не то подследственный…

– Да что ж они, звери? Протезы-то за что отняли?

– Работа такая. А протезы вернут, зачем они им?

– И куда вы теперь?

– Не знаю. Пристроюсь где-нибудь через общество инвалидов.

Они еще долго говорили о всяких незначащих вещах, потом Лидии Андреевне принесли выписку, и она уехала, оставив Игнату на прощание большое яблоко.