Одиночка. Трилогия (ЛП)

Я объяснил, чем стали для меня Анна, Мини и Дейв. Мы больше всех сдружились в лагере ООН и могли бы стать отличной командой. Хотя мы, наверное, успели немного надоесть друг другу, потому что поездка к Мемориальному комплексу 11 сентября получалась какой–то напряженной. Только наши пикировки не шли ни в какое сравнение с тем, что началось дальше. Вагон накренился, замигал свет. Огненный шар пробил дверь и ворвался внутрь, бросив нас на пол – и мир исчез. Я вернулся в темноту и боль, а мои друзья ушли навечно. Так начались двенадцать дней одиночества, которые я провел как в бреду. Но я вырвался из липкого наваждения – иначе было нельзя. Я не просто сохранил память о друзьях: они остались жить в моем воображении. Они покинули меня именно в тот момент, когда я оказался готов принять их смерть, потому что понял: если хочешь выжить, полагаться нужно только на себя.

Я говорил медленно, чтобы Пейдж успевала записывать для Одри. Мерное тихое поскрипывание ручки по бумаге успокаивало, позволяя мне смотреть на события этих недель со стороны, отстраненно; важной казалась не столько сама информация, сколько участие в том, что стало с человечеством.

– Какой ты молодец! – сказала Пейдж. – Я бы ни за что не выжила на твоем месте. Ни за что на свете.

Я не стал скрывать, что в зоопарке меня ждут Рейчел с Фелисити. Скорее всего, даже когда Боб с Даниэлем решат, что остальным пора узнать о Калебе, они кое–что утаят, поэтому Пейдж и Одри я рассказал о его превращении так, как считал нужным. К концу разговора я съел весь обед и плитку шоколада напополам с Пейдж, Одри выпила две чашки чая, а в блокноте появилось два десятка мелко исписанных страниц. Мне пришло в голову, что вот так вот остаться в живых и не иметь возможности общаться с людьми, не знать, что произошло и кто в этом виноват, очень тяжело. Одри, «ушами» которой стали другие, не позавидуешь.

У приемной матери Пейдж в глазах стояли слезы, когда я подошел к моменту расставания с Мини, Дейвом и Анной – особенно Анной – по пути на Лодочную пристань.

– Иначе…иначе они бы задерживали тебя?

– Да. – Кивнул я и подумал, достаточно ли безумна моя история, чтобы папаша Пейдж нарядил меня в смирительную рубашку. – Они помогли мне не сойти с ума, если можно так сказать. Были моей компанией в небоскребе, отвечали на мои взгляды и болтали со мной. А потом, когда за мной гнались Охотники, я осознал, что справлюсь сам, и не ошибся: если бы я их не отпустил, то не попал бы сюда.

– Ты скучаешь без них?

– Скучаю? Да. Или, скорее, сожалею, что не в моих силах было спасти их.

Одри зарыдала, и Пейдж обняла ее за плечи: в ярко–голубых глазах девушки стояли слезы, тяжелая капля скатилась по щеке, а на длинных черных ресницах блестели другие, готовые сорваться вниз. Я сам заморгал, чтобы прогнать навернувшиеся слезы, и у меня вырвался смешной звук: то ли всхлип, то ли кашель.

– Грустная история, – прочитала Пейдж слова из блокнота, написанные Одри.

То, что я рассказал, и то, как они слушали меня, сплотило нас, стало нашей тайной, которой отведен самый укромный уголок сердца.

6

Пейдж и Одри никак не прокомментировали новости о масштабах разрушения, о зараженных, и я понял, что нужно оставить их наедине: пусть вспомнят дорогих людей, которых они потеряли. Поблагодарив за обед, я встал из–за стола и направился на верхний этаж комплекса.

Обитатели Челси Пирс не сидели без дела; было видно, что они обосновались здесь не на один день. Они работали небольшими группами, просто общались, помогали друг другу. У каждого человека был круг обязанностей, которыми он не смел пренебрегать. Люди работали и казались довольными – даже счастливыми. Хотелось ли и мне жить так, как они? Ежедневно работать, чтобы просто выживать? Или такого существования мне уже хватило? Ведь даже до атаки я всегда знал, что никогда и ни за что после окончания школы я не стану рвать жилы ради карьеры, «жить ради работы». Ведь должна быть возможность выбора, свобода? Если уж каждый день, каждый час вот так вот трудиться, то лучше вернуться в зоопарк к Рейчел и Фелисити. Они не просто проживают день в ожидании следующего: у них есть звери, о которых нужно заботиться, рты, которые нужно кормить, у них есть цель, не имеющая ничего общего с эгоизмом.

На крыше я нашел Боба: в последний раз перед заходом солнца он осматривал территорию. В сыром воздухе висел запах гари. Темная, почти черная вода Гудзона бурлила; кое–где болтались остовы разбитых лодок. С противоположной стороны крыши отлично просматривалась в обе стороны Одиннадцатая авеню: насколько хватало глаз, она была испещрена темными точками побитых и выгоревших машин, с высоты напоминавших оспины на коже.

– Будто в зоне боевых действий, да? – спросил Боб.

– Похоже.

– Снова мы оказались на войне.

– Снова? – переспросил я.

– Как одиннадцатого сентября. – Боб немного помолчал. – Улицы города напоминают мне фотографии из книги о первой американской войне в Ираке: дорога в пустыне, а на ней тысячи разбитых, сгоревших машин, которые медленно засыпает песок.