Одиночное плавание

С легким молдаванским акцентом Тодор сообщает плотность электролита в аккумуляторных баках. Я щелкаю выключателем аварийного фонаря - горит. На этом официальную часть встречи можно прервать. Я - замполит, и от меня кроме вопросов по службе всегда ждут чего-то ещё. Старпом называет такие мои вылазки: «Поговорить с матросом на сон грядущий о любимой корове, больной ящуром». Тодор - бывший виноградарь, и когда-то мы действительно говорили с ним о страшной болезни лозы - филлоксере. Это было давным-давно, ещё в самом начале похода. С того времени мы успели с ним вот так - мимоходом, накоротке - переговорить об Ионе Друцэ и Марии Биешу, о Кишиневе, о мамалыге, о Котовском, о Маринеско, о том, что молдавское «ла реведере» очень похоже на итальянское «арри ведерля», о битве при Фокшанах, о цыганах, что «шумною толпой по Бессарабии кочуют»…

Он один молдаванин в экипаже. Сам я в Молдавии никогда не был. Мне рассказывала о ней мама: она начинала там врачом-эпидемиологом… И без того скромные мои знания о «солнечной Молдове» давно иссякли. Тодор ждет. Ну что я ещё скажу? Не повторять же снова об этой проклятой филлоксере? Тодор приходит на помощь:

- Товарищ капитан-лейтенант, не слышали в «Последних известиях», какая там погода у нас?

Ну как ему скажешь, что не слышал?

- Слышал. Сухо. Безоблачно. Температура - около тридцати.

Тодор светлеет.

- Как всегда! У нас всегда так!

Я заметил, с каким вниманием слушают в отсеках сводку погоды в «Последних известиях». И в самом деле, услышишь, что в Москве оттепель, ветер слабый, до умеренного, гололед - и будто весточку из дому получил. Трудно ли представить себе московский гололед?

2.

«С огнестрельным оружием и зажигательными приборами вход в отсек категорически запрещён!» Медная табличка приклепана к круглой литой двери лаза в носовой торпедный отсек. Оставь огниво, всяк, сюда входящий. «Всяк» сюда не войдет. В рамочке на переборке - список должностных лиц, которым разрешен вход в первый отсек при наличии в нём боезапаса. Список открывает фамилия старпома, за ней моя.

Первый отсек самый большой - он протянулся во всю длину торпед, и, оттого что передняя его стенка скрыта в зарослях трубопроводов и механизмов, замкнутое пространство стальной капсулы не рождает ощущения безысходности. Ему не может здесь быть места хотя бы ещё и потому, что отсек задуман как убежище: над головой - торпедопогрузочный люк, через который, если лодка не сможет всплыть, выходят на поверхность, как и через трубы носовых торпедных аппаратов. Это - двери наружу, врата спасения.

На настиле между стеллажными торпедами меня встречает вахтенный отсека старшина 1-й статьи Ионас Белозарас. Опять Иона!… Белозарас отличник боевой и политической подготовки, отличник Военно-Морского Флота, специалист 1-го класса, командир отделения торпедистов, групкомсорг, помощник руководителя политзанятий, кавалер нагрудного знака «Воин-спортсмен». Мне нравится этот старшина не за его многочисленные титулы - тихий неразговорчивый литовец, он человек слова и дела, на него всегда можно положиться… Ионас постарше многих своих однокашников по экипажу - пришёл на флот после техникума и ещё какой-то отсрочки. Рядом с девятнадцатилетним Тодором - вполне взрослый мужчина, дипломированный агроном. Я даже прощаю ему учебник «Агрохимии», корешок которого торчит из-под папки отсечной документации. Вахта торпедиста - это не вахта у действующего механизма, но дело даже не в том. Белозарас поймал мой взгляд, и можно быть уверенным, что теперь до конца смены к книге он не притронется. Нотации об особой бдительности к концу похода лишь все испортят.

Чтобы соблюсти статус проверяющего начальника, я спрашиваю его о газовом составе воздуха. Вопрос непраздный. «Элексир жизни» в соприкосновении с маслом взрывоопасен, недаром торпеды и все инструменты подвергают здесь обезжириванию.

Вахтенный торпедист через каждые два часа обязан включать газоанализатор и сообщать показания в центральный пост. Все в норме. Кислорода - 22%, углекислоты - 0,4 %. Я не спешу уходить. Любой отсек - сосуд для дыхания. Все его пространство, изборожденное, разорванное, пронизанное механизмами, - это пространство наших легких, под водой оно как бы присоединяется к твоей плевре. Воздух в первом отсеке всегда кажется свежее, чем в других помещёниях. Видимо, потому что он прохладнее; его не нагревают ни моторы, ни электронная аппаратура, не говоря уже о камбузной плите или водородосжигательных печках. Я делаю несколько глубоких очистительных вдохов…

Чтобы пройти в кормовые отсеки, надо вернуться в жилой, офицерский. Он похож на купированный вагон, грубовато отделанный тем дешевым деревом, которое идет на изготовление ружейных прикладов и прочих деталей военной техники, не вытесненных ещё пластмассой.