Одиночный полёт

- Не будем об этом, Анатолий Андреевич,- поспешно перебил Добруш. - Это касается только одного меня.

- Меня это касается еще больше,- возразил Баклыков. - Слишком большая роскошь держать тебя на звене, в то время как у меня нет приличных комэсков. Ну, ладно. Иди. И возвращайся.

- Постараюсь.

Выйдя наружу, Добруш посмотрел на восток. Было рано, но небо уже высветлилось. По нему плыли темные облака.

"Ветер северный, двадцать метров, - машинально отметил капитан. - Если к ночи не утихнет, снос будет большим, придется экономить горючее".

Он шагал по невысокому березняку. Он был среднего роста, грузный, рыжеватый, с плоским красным лицом и редко мигающими зелеными глазами. Левую щеку его от глаза до мочки уха пересекал безобразный шрам - памятка первого дня войны, когда он поднимал свою эскадрилью, из образовавшегося на аэродроме крошева. Тогда он еще был истребителем.

- Василь Николаевич! - окликнули его. Капитан замедлил шаг, потом повернулся и поднял глаза. Его догоняла маленькая белокурая женщина в гимнастерке и юбке защитного цвета.

- Что же вы это не заходите? - спросила она с упреком, подойдя ближе. Совсем нас забыли? Он покачал головой.

- Не в этом дело. Просто...

- Просто... что?

Добруш хотел зайти, но потом передумал. Он знал, что она была бы рада. Она всегда радовалась его приходу и всегда пугалась. Как будто между ними должно было произойти что-то такое, чего уже нельзя поправить. Ее звали Анной. Она работала телефонисткой в штабе.

Иногда ому с ней было хорошо, особенно после возвращения из полета, пока он был полон гулом и грохотом, пока все вокруг качалось и подпрыгивало и он медленно приходил в себя после той свистопляски, из которой только что вырвался.

Но чаще было плохо. Он всегда мучительно переживал неопределенность. Даже в полетах для пего хуже всего было не тогда, когда начинали вспухать дымки зенитных разрывов и по воздуху хлестали, словно плети, пулеметные трассы, а пока небо было мирным и спокойным. Пока все спокойно, никогда не можешь знать, откуда тебя ударят.

В отношениях с этой женщиной все было неопределенно.

Прояви он чуть больше настойчивости, обоим стало бы легче. Наверно, она сопротивлялась бы и после упрекала его. Но у нее было бы утешение, что ей ничего не пришлось решать самой, а он покончил бы со своим прошлым.

Он понимал это. Но все было не так просто. И его прошлое. И ее - которого он не знал, но всегда чувствовал в том напряжении, которое заставляло со деревенеть, как только он приближался. Нет, не стоило ворошить все это.

- Почему вы молчите? - спросила она. В ее голосе прозвучала обида.

- Я был занят, - сказал он. Она подумала; "Нет". Потом спросила:

- Зачем вас вызывали? Вам лететь? Ему не хотелось говорить правду, но не хотелось и лгать.

- Нет. То есть да. Пустяки.

- Когда?

- Вечером.

- Вечером...- сказала она. - Вон что... Она вдруг прикусила нижнюю губу и ударила друг о дружку сжатыми кулачками.

- Кенигсберг. Так?

- Да, - неохотно сказал капитан. - Откуда вы знаете? Она не ответила.

- Я только не знала, что это вы. Ох!..

- Что такое с вами? - спросил напитан, взглянув на нее с беспокойством. Вам нехорошо?

- Но почему - вы? Капитан передернул плечами.

- Кому-то все равно надо, правда? Почему же не мне?

- Потому... потому... А разве вам самому хочется лететь?

- Не знаю. Задание мне не нравится, - признался оп неожиданно. - Но ничего не поделаешь. Да и... послушайте, почему вы никогда не одеваетесь как следует? - спросил он с досадой, заметив, что она вся дрожит.- Вы же простудитесь! Она как-то сразу погасла.

- Да, - проговорила она уныло. - Ничего не поделаешь... Господи, как бы я не хотела, чтобы вы улетали именно сегодня! Нельзя разве отложить?

- Обычно таких вещей не делают, - пояснил капитан терпеливо. - Да и с какой стати? Ведь это моя работа.

- Да, с какой стати... - повторила она.

- У меня сегодня день рождения. Я хотела... я думала... Капитан склонил голову.

- Поздравляю вас.

- Спасибо. Я...

- Сколько вам?

- Двадцать шесть.

- Вы очень молоды, - сказал капитан. Он вздохнул. - А я вот уже совсем старик.

- Это не имеет значения, - возразила она.

- Очень даже имеет, - невесело усмехнулся капитан. Он подумал, что это имеет даже слишком большое значение, особенно когда к сорока годам выясняется, что ты остался ни с чем, но ничего не сказал. Это касалось только его одного.

- Ничего вы не понимаете! - воскликнула она, и капитан с удивлением увидел на ее глазах слезы. - Ничего! Почему вы меня ни разу не поцеловали? Капитан смешался.

Похлопав руками по карманам, он вытащил трубку, повертел ее в руках и сунул обратно. Потом поднял глаза.

- Серьезный вопрос, - проговорил он наконец. -Так сразу даже и не ответишь. Он взял ее за плечи и склонился.

- А теперь идите. И одевайтесь впредь как следует, - сказал он сердито.

"Черт те что! Хотел бы я знать, кто из нас больший дурак", - подумал он.

- И перестаньте, пожалуйста, реветь. Совсем это вам ни к чему.

- Хорошо, - сказала она. - Ox! - вырвалось у нее вдруг. - В жизни себе не прощу, если с вами что-нибудь случится... Вы... вы... вернетесь?