Одиночный выстрел

В свои семнадцать лет интресса Амалия была состоявшейся красавицей, впрочем, это никого не удивляло, ведь и ее мать, и прелат Гудроф также были людьми незаурядной внешности и осанки. Вот только характер Амалия имела совсем не девичий. Слуги боялись ее за строгость, а телохранители, напротив, обожали.

Когда Рулоф выбежал на дорогу, возница уже разложил ступеньки кареты и интресса Амалия ступила на дорогу расшитым золотом сапожком.

– Какая радость, ваша светлость! – воскликнул смотритель и, сдернув шапку, быстро поклонился.

– Здравствуй, Рулоф. Как ты поживаешь? – спросила Амалия, расправляя складки на зеленом, расшитом золотом плаще.

– Все так же, ваша светлость, хорошо и сытно, – ответил Рулоф, не переставая кланяться.

– Вот тебе два хенума, возьми…

На заскорузлую ладонь смотрителя упали две серебряные монеты.

Капризный жеребец одного из охранников вдруг заржал и затряс головой. Всадник резко осадил его шпорами, виновато косясь в сторону хозяйки, но она сделала вид, что не заметила этой оплошности.

Двое пеших охранников стояли за спиной интрессы, ожидая приказа бежать к водопаду, чтобы разведать, все ли там безопасно. Лишь после этого ее сиятельство могла отправиться туда пешком.

Еще один слуга – мальчик лет десяти – держал ящик с шелковыми рамами, углем и чернилами. Его пожилой коллега ведал перьями для прописи, кистями и канифолью, двое других слуг переносили раскладные стул и стол, а также треножник, куда ставились рамы с шелком.

– Сегодня не слишком хорошая погода…

– Да, ваше сиятельство, осень почти, – согласился Рулоф.

– Вот мне и взгрустнулось. – Амалия вздохнула. – И я решила порисовать у водопада.

– Порадуйте нас, ваше сиятельство, своим великим дарованием. Будем счастливы!

Амалия улыбнулась. Когда в ней только начал проявляться этот талант, именно Рулоф стал первым ценителем ее рисунков, родители же относились к ее занятиям как к баловству. Ну зачем девочке ее положения кистью возить, как какому-нибудь затейщику из балагана? Да, иногда они выбивались в люди и расписывали дворцы самых знатных господ, но какой смысл в этом занятии для девушки из рода Гудрофов?

Рулоф же с полной серьезностью обсуждал с юной Амалией ее первые рисунки, и она этого не забыла.

– Я хочу взглянуть на этого урода, который крутит твою черпалку, – внезапно заявила Амалия.

– Но, ваша светлость, он смердит! Крутит хорошо, работает без передышек, но пахнет так, что за милю обходить нужно!

– Ничего, мой брат днями сидит в волоке с лошадьми и дромами, хочет вывести тяжелого скакуна. А дромы воняют ничуть не меньше твоего урода, и одежда моего братца тоже… Так что давай заглянем, я давно не видела твой дворик.

– Как будет угодно вашей светлости, – ответил смотритель, не ожидая от визита интрессы ничего хорошего. Она была скора на выводы и резкие суждения.

Сметая шапкой с тропы даже самые незаметные камешки, Рулоф семенил впереди Амалии, а она шагала, высоко подняв голову, как и подобало девушке, чьи предки правили когда-то всем Ансольтским краем.

Двое пеших телохранителей двигались следом, держась в пяти шагах позади госпожи. Подходить ближе им запрещалось, это мешало ее светлости обдумывать сюжеты для новых картин.

– Видел ваших крестьян, ваша светлость, хвала океанам, они возвращаются назад.

– Возвращаются, да не все. Лазутчики доложили, что несколько сотен остались среди поморников. Отец уже думает послать отряд, чтобы вернуть их да высечь, чтобы впредь неповадно было.

Перед небольшой канавой Амалия подобрала подол шерстяного платья и легко преодолела препятствие. Ее телохранители оказались не такими ловкими, один из них споткнулся.

Амалия обернулась и, выждав паузу, сказала весомо:

– Сегодня будешь бит. Я прослежу, чтобы тебе было больно.

– Воля ваша, госпожа, – произнесли оба телохранителя и низко поклонились.

3

Едва они оказались на смотрительском ярусе, Амалия прикрыла нос платочком, уже жалея, что решилась подвергнуться такому испытанию. Из круглого дворика несло так, что куда там дромам…

Рулоф опасливо на нее косился, видя, как сверкают в глазах интрессы колючие искорки.

– Он что же, совсем не говорит? – спросила Амалия, немного гундося.

– Не говорит, ваша светлость. И не мычит даже. Но если чего покажешь – тотчас выполняет.

– Несчастное существо. Он давно потерял человеческий облик, и самым правильным будет убить его из сострадания.

– Да как же убивать, ваше сиятельство, ведь он работает исправно! – не сдержался Рулоф, ужаснувшись одной этой мысли.

– Но ведь до него у тебя другие работали?

– Работали, ваше сиятельство, но больше полугода никто не выдерживал…

– А этот как же? – Амалия ухмыльнулась, глядя на грязное, заросшее волосами существо. – Он что же, двужильный?

– Он не двужильный, он троежильный, ваша светлость, – подсказал Рулоф, надеясь, что этим заступится за своего работника. Однако мысль убить неказистого раба засела в голове интрессы прочно.

– Сегодня же скажу отцу, чтобы его убили. А тебе пришлют двух других рабов, будешь менять их хотя дважды в неделю, и я прослежу, чтобы тебя никто не обижал.